Дела закулисные - [27]

— Даже ради меня? — спросил Франтишек, и голос его, который должен был звучать строго, убедительно, но в то же время насмешливо, неожиданно дрогнул и сломался.

Кларка попыталась выиграть время. Она тоже закурила, тоже пустила дым, как положено у индейцев при ритуальном обряде, опять отпила вина, которое хоть и было цвета густой марганцовки, но не обладало ее дезинфицирующими свойствами. И в конце концов принялась хрустеть соленой северо-чешской соломкой из «Пекарен и мельниц» в Либерце.

— Это как же надо понимать? Как предложение руки и сердца? — произнесла она, когда уже стало невозможным растягивать молчание, и тон ее был легче, чем яблочный мусс.

— А хоть бы и так, — ответил Франтишек норовисто.

— Ты прелесть какой милый, — выдала Кларка свою любимую фразу и, наклонившись, погладила Франтишека по щеке, — но не забывай, я тебе уже один раз говорила: я безнадежно испорченная дрянь. Не думай, что я тебя не люблю. Люблю и даже очень. Но у меня нет никакой охоты менять собственный автомобиль на битком набитые автобусы, где любой подонок может меня облапить, неохота также бросать трехкомнатную квартиру с лоджией и снимать какую-нибудь занюханную комнатенку с общей ванной и сортиром и уж вовсе нет ни малейшего желания возиться на кухне, рожать детей и стирать твои грязные рубашки. А ты этого наверняка хочешь, уж такой ты человек. Верный семьянин. Тебя, такого хорошего, жалко на меня тратить.

Она закончила свой монолог и удалилась на кухню, откуда принесла полную супницу, бутерброды от «Паукерта» и бриоши от «Штерды», ибо по опыту знала, что нет лучшего бальзама на раны несчастной любви, чем работа и добрая еда. Но ведь они сюда приехали не для работы! И, конечно же, не затем, чтобы поесть.

Следует заметить, что Франтишек перенес этот ледяной душ мужественно, съел шесть бутербродов и шесть бриошей. И еще кое-чем сумел доказать Кларке, что стал настоящим мужчиной… Кларка блаженно вздыхала, постанывала и смогла накричаться вволю, не опасаясь, что вызовет гнев кого-нибудь из соседей. И уснула на плече Франтишека с чувством хорошо сделанного дела, сочтя, что опасность потерять его на этот раз счастливо миновала. Но Кларка жестоко ошиблась.

В час ночи Франтишек с нежностью переложил Кларкину голову со своего плеча в ямку на подушке, похожую на гнездо чайки, и выскользнул из теплой постели. Не зажигая света, он натянул джинсы, рубаху и на цыпочках выбрался на крыльцо. Здесь он надел башмаки и влез в стеганую куртку, похлопал в последний, видимо, разок по капоту белого «мерседеса» и пустился в обратный нелегальный путь.

Ночь была светлая, луна освещала узкую дорогу лучше, нежели рассеянный свет муниципальных фонарей, а указатель оповещал, что бензоколонка находится на расстоянии всего трех километров. Франтишеку повезло. Когда за полчаса быстрого хода он добрался до бензоколонки, то обнаружил, что в силу некоего необъяснимого чуда она еще открыта и здесь по дороге в Берлин заправляется болгарский камион. Водители сменяли друг друга за рулем, они везли свежие овощи, за скорость доставки — то есть за снижение лимита времени — их ожидала премия, и они не возражали против того, чтобы подбросить случайного, но предлагающего мзду пассажира до Праги.

В шесть утра Франтишек был уже дома. Более того, в ванне. Кларка у себя на даче, на расстоянии без малого ста пятидесяти километров, в это же самое время, глубоко вздохнув во сне, повернулась на правый бок и поискала рукой Франтишека. Не нашла, но продолжала спать дальше. Ее ожидали еще два часа ничем не нарушаемого сна, а потом пробуждение, подобного которому она и представить себе не могла.

А Франтишек? Когда он наконец, чистый и согревшийся, улегся в постель, его взгляд упал на текст «Сирано де Бержерака», после окончания спектакля прихваченного домой тайно от суфлера. Он открыл томик, выпушенный «Театральным и литературным агентством «Дилия», наобум, как открывают молитвенник, и случай пожелал, чтобы это оказалась последняя страница:

— …Что говорите вы? Считаете смешною,

Ненужной выходку мою?

И сам я признаю,

Что в бой вступать со смертью бесполезно.

Передо мной уже открылась бездна.

Но на врага идти, когда в руках успех, —

Достойно труса лишь. Но кто передо мной?

Вас сотни? Тысячи? Стоите вы стеною?

Ага! Я узнаю вас всех!

Вы, старые враги! Ты, ложь!

(Поражает шпагой воздух.)

Вы, предрассудки!..

Ты, подлость! Вот тебе!.. А, змеи клеветы?

Вот вам!

(Снова поражает воздух.)

Чтоб я вам уступил? Оставьте шутки!

А, глупость, страшный враг, вот, наконец, и ты!

Я знаю, что меня сломает ваша сила,

Я знаю, что меня ждет страшная могила,

Вы одолеете меня, я сознаюсь…

Но все-таки я бьюсь, я бьюсь![8]

На этом месте глаза Франтишека сомкнулись, и он уснул, прежде чем шпага успела выпасть из рук Сирано.

Глава восьмая «ТОМАС БЕККЕТ», ИЛИ ПОЛОЖЕНИЕ ВНЕ ИГРЫ

Доцент Гуго Заруба, Кларкин супруг, известный ученый с именем и обладатель недвижимости, отличался кроме образованности и упорства в достижении цели еще и ненасытной жаждой приобретательства, а также самонадеянностью, исключавшей не только ревность типа «Отелло», но и любую, даже незначительную тень подозрения ко всему, что касалось его жены. Доцент Заруба пребывал в плену неколебимой уверенности в собственных совершенствах, в чем его усердно и неустанно утверждали десятки юных дебютанток как в лабораториях, так и на кафедрах факультета. И потому он просто не допускал мысли о возможном конкуренте. Тем более что рядом с Кларкой он мнил себя в какой-то степени профессором Хиггинсом, ибо встретил свою будущую жену, когда та была простой работницей на фабрике «Триода», где по восемь с половиной часов в день строчила бюстгальтеры за тысячу четыреста крон в месяц. На нынешнюю экономическую и общественную ступень доцент Заруба возвел ее за один-единственный год. Но все это было так давно!