Декаденты. Люди в пейзаже эпохи - [116]

). Это было обоснованно и справедливо, именно для этого и существует юридическое образование. Но Франк Браун не играл в скат. Он один раз пришел в трактир – всего один – и больше ни разу. “Мне это скучно”, – сказал тогда он. Скучно ему! Ему, секретарю! Также он не совершал никаких общественных визитов. Ни к мэру, ни к бургомистру округа, ни к консисторскому советнику, ни к директору школы. Когда судья его упрекнул за эту оплошность, он спокойно ответил, что, во всяком случае, встречал всех этих господ в трактире и не считает дальнейшее знакомство с ними стоящим его беспокойства».

В итоге – конфликт с начальством и перевод весной 1896 года в Саарбрюкен, где предстояло провести еще полтора года. «Что же предпринять?» – задавался вопросом Браун. Ханс Хейнц знал, что предпринять, но пока не знал как. Прошумевшее на всю Европу судилище над Уайльдом – «беспрецедентный процесс, основанный лишь на вполне оспариваемых косвенных доказательствах», как позже писал Эверс в предисловии к переводу «Портрета Дориана Грея», – усилило бунтарские настроения и желание бросить службу. В конце 1897 года он сделал это под предлогом подготовки к государственным экзаменам второй ступени. Экзамены Ханс Хейнц не сдал, но представил диссертацию в Лейпцигский университет и 7 ноября 1898 года получил степень доктора права, которую приписывал к фамилии из соображений престижа. К юриспруденции он вернулся в 1905 году… в памфлете «Господа юристы», заявив устами прокурора (тоже alter ego): «Уголовное право само по себе есть неслыханнейшая несправедливость. <…> Что такое смирительный дом для человека универсального образования и наиутонченнейшей культуры, для Оскара Уайльда? Справедливо он осужден или несправедливо, относится ли осудивший его знаменитый параграф к средним векам или не относится, – всё это совершенно безразлично. Но суть в том, что то же самое наказание для него в тысячу раз тяжелее, чем для всякого другого».

Первым литературным заработком Эверса стал перевод французского путеводителя, сделанный во время обучения в Женеве. В 1890-е годы он написал много стихов в духе «искусства для искусства», однако ими было не заработать. Эверс придавал стихам большое значение и, будучи в зените славы, собрал лучшие из них в книгу «Moganni Nameh» (1910), иллюстрированную работами его жены Илны Вундервальд (1875–1957) (поженились 15 мая 1901 года, развелись 19 апреля 1912 года, но творческое сотрудничество продолжалось и позднее). Биограф Ханс Крюгер-Вёльф отвел стихам своего героя много места в книге «Ханс Хейнц Эверс. История развития» (1922), но сегодня они забыты.

Недруги изображали империю Гогенцоллернов гигантской казармой, где царили «скука, холод и гранит». Прусский стиль архитектуры, надменные лица на портретах, мундиры, парады, невыговариваемые названия учреждений и должностей – всё было очень серьезно. Значит, не время улыбаться? Именно рубеж веков показал миру расцвет немецкой культуры, порой в легкомысленных формах. Вспомним хотя бы знаменитый сатирический журнал «Simplicissimus», основанный весной 1896 года и продержавшийся до сентября 1944 года. Особенный спрос был на смесь сатиры, гротеска и эротики – как в кабаре.

В отличие от парижского прототипа, берлинские кабаре были не столько умеренно-неприличным развлечением для мужской аудитории, сколько эстрадным театром, где позволялось больше вольностей даже на социальные и политические темы. В 1901 году писатель-юморист Эрнст фон Вольцоген открыл в столице первое литературное кабаре «Überbrettl», «сверхкабаре» – пародийная отсылка к «сверхчеловеку» Ницше. Русскому читателю вспоминаются «Летучая мышь» Никиты Балиева, «Кривое зеркало» Александра Кугеля и Зинаиды Холмской, «Бродячая собака» и «Привал комедиантов» Бориса Пронина, но отечественный «театр малых форм» острил на безопасные театральные и литературные темы, а в остальном ограничивался намеками.

Приятель Вольцогена, Эверс сочинял для «суперкабаре» сатирические стихи и сценки{164}, придумывал репризы и написал в оправдание нового жанра этюд «Кабаре» («Das Kabaret», 1904). Куда больший успех, чем романтическая, тронутая «декадансом» лирика, у читателя имели «Книга басен» («Ein Fabelbuch», 1901) и «Певучий лес» («Der Singwald», 1902; обе в соавторстве с Теодором Этцелем), «Почтенные истории» («Hochnotpeinliche Geschichten», 1902), «Проданная бабушка» («Die verkaufte Grossmutter», 1903) и др. «Эверс во всех этих сказках, – отметил Крюгер-Вёльф, – не играл ни на взрослую, ни на детскую, ни на какую-либо публику. Им руководило чистое желание выдумывать, пришедшее из детства, – с помощью этих сказок он сам становился ребенком. <…> Он не морализировал и не поучал. <…> Он писал, не обращаясь к детям, но исключительно повинуясь игровому инстинкту и получая радость от чистого творчества»[355].

Славу Эверсу принес другой жанр – «необычайные истории» (авторское определение; нем. Seltsame Geschichten) или, попросту, ужастики. Он нашел его не сразу. Сборник манерных рассказов «Распятый Тангейзер» («Der gekreuzigte Tannhäuser», 1901) со сценами вроде совокупления змей в заглавной новелле кажется скорее пародией на декадентство, чем настоящим декадентством. Мало кем оцененная, книга «прозвучала» лишь полтора десятилетия спустя, после расширенного переиздания. Заглавная новелла сборника «С.3.3 и другие» («C.3.3 and anderes», 1904) – история воображаемой встречи с Уайльдом на острове Капри… точнее, не с ним, а с бывшим заключенным С.3.3 – «Баллада Редингской тюрьмы» была напечатана под тюремным номером автора в качестве псевдонима – «уродливым напоминанием об О. У.», с «тем, что осталось после тюрьмы от Оскара Уайльда». Она заканчивается словами: «Бросьте ваши возвышенные мысли о человечестве: человеческая жизнь и вся история человечества не что иное, как сон, который грезится какому-то нелепому существу».