Декабристы - [151]

С уверенностью можно наметить лишь самые общие положения. «Программа Рылеева была та же самая программа, что и у других членов общества: он также желал учреждения постоянного правления с выборными от народа, уравнения воинской повинности между всеми сословиями, местного самоуправления, гласности суда, введения присяжных, свободы печати, уничтожения монополий, отмены крепостного права, свободы в выборе занятий, равенства всех граждан перед судом; но он подходил к этим вопросам со своей особенной, демократической точки зрения, и эта демократичность его убеждений всего резче и яснее выступала в сравнении с мнениями его сотоварищей»…[601]

В этом отношении любопытны замечания Рылеева на преобразовательный проект Никиты Муравьева, гораздо более склонного к аристократическим началам. Оба, например, одинаково желали, чтобы народ сам избирал себе представителей; но Муравьев думал ограничить как самое право быть избираемым, так и право избирать установлением особого имущественного ценза: избираемые должны были иметь или недвижимое имение в 1500 фунтов чистого серебра, или движимое в 3000 фунтов, а избиратели – недвижимое – в 250 фунтов, а движимое в 500 фунтов. Рылеев с негодованием отверг это предложение, заявляя, что «это не согласно с законами нравственными».[602] В деле освобождения крестьян опять проглядывает его демократическая жилка, и в то время, как иные стояли лишь за личное, безземельное освобождение крестьян, а Муравьев за оставление им в собственность только домов и огородов, Рылеев желал полного освобождения с землей, не только огородной, но и полевой. Даже самые мелкие обстоятельства политической деятельности Рылеева носят на себе эту своеобразную демократическую печать. Так, поступив в члены тайного общества, он уже предполагает принимать в него и купцов, и мещан. Правда, это предложение не прошло, так как решили, что «это невозможно, что купцы – невежды»; но для нас важно уже то обстоятельство, что везде и всюду Рылеев являлся истинным демократом, вполне свободным от аристократических замашек своих товарищей».

К этому общему обзору мнений Рылеева нужно добавить еще его патриотическую тенденцию. Он не разделял политических польских симпатий своих товарищей и о восстановлении Польши в пределах 1772 года не думал.[603]

На допросе он по этому поводу показывал: «О существовании тайных обществ в Польше слышал я от Трубецкого, причем он говорил, что южное общество через одного из своих членов имеет с оными постоянные сношения; что южными директорами положено признать независимость Польши и возвратить ей от России завоеванные провинции: Литву, Подолию и Волынь. Я сильно восставал против сего, утверждая, что никакое общество не вправе сделать подобного условия, что подобные дела должны быть решены на великом соборе. Говорил, что и настоящее правительство наше делает великую погрешность, называя упомянутые провинции в актах своих «польскими» или вновь присоединенными от Польши, и в продолжение 30 лет ничего не сделав – даже нравственно чтобы присоединить оные к России, что границы Польши собственно начинаются там, где кончается наречие малороссийское и русское или – по-польски – хлопское; где же большая часть народа говорит упомянутыми наречиями и исповедует греко-российскую или униатскую религию, там – Русь, древнее достояние наше».

Таковы в целом политические и общественные взгляды Рылеева. В них нет противоречий и колебаний, но они должны были возникнуть, когда Рылеев от общих положений стал переходить к частностям.

Приступая к обзору этих частностей, не будем, однако, упускать из виду скудости сведений, которыми мы располагаем.

На стороне какой формы правления стоял Рылеев?

Целью общества, – говорил он в своих показаниях, – было установление конституционной монархии. На вопрос генерал-адъютанта барона Толя (при первом допросе 14-го декабря): «Не вздор ли затевает молодость? не достаточны ли для них примеры новейших времен, где революции затевают для собственных расчетов?» – Рылеев холодно отвечал: «Невзирая на то, что я вам всех виновных выдал (!), я вам скажу, что я для счастия России полагаю конституционное правление самым выгоднейшим и остаюсь при сем мнении». В письме государю от 16 декабря 1825 г. он говорит то же самое, только, конечно, в других выражениях: «Мы надеялись, – пишет он, – что дело кончится без кровопролития, что другие полки пристанут к нам и что мы в состоянии будем посредством сената предложить Вашему Величеству или Государю Цесаревичу о собрании великого собора, на который должны съехаться выборные из каждой губернии, с каждого сословия по два. Они должны были решить, кому царствовать и на каких условиях. Приговору великого собора положено было беспрекословно повиноваться, стараясь только, чтобы народным уставом был введен представительный образ правления, свобода книгопечатания, открытое судопроизводство и личная безопасность. Проект конституции, составленный Муравьевым, должно было представить народному собору как проект».

Речь идет, очевидно, о конституционной монархии, которую Рылеев и в частных беседах признавал наиболее желательной формой правления. Так, например, он был недоволен тем, что во второй армии в южном обществе хотят демократии: «Это вздор, – говорил он, – невозможное дело: мы желаем монархии ограниченной». Но почти в то же время он при Батенкове восклицал, что в монархиях не бывает великих характеров; что в Америке только знают хорошее правление, а Европа вся, и самая Англия, в рабстве, что Россия подаст пример освобождения: «Южные отвергают монархию, их мнение принято и здесь».