Декабристы - [152]

Если и предположить, что Рылеев в своих показаниях имел некоторое основание затемнять свой «республиканский» образ мыслей, то такие слова, сказанные в частной беседе, все-таки показывают, что главного – вопроса о форме правления – Рылеев для себя как будто не выяснил. Он сам это чувствовал и выдвигал в свою защиту аргумент очень веский: он утверждал, что установление нового порядка не должно было быть делом частных лиц, а могло принадлежать лишь воле народа.[605] Но дело идет не об установлении правления, а о взглядах самого Рылеева, и эти взгляды, насколько они нам известны, были очень неопределенны. По его словам, он в частных беседах порой придерживался того мнения, что Россия еще не созрела для республиканского правления, он всегда защищал ограниченную монархию, хотя душевно и предпочитал ей образ правления Северо-Американских Соединенных Штатов, предполагая, что образ правления сей республики есть самый удобный для России по обширности ее и разноплеменности населяющих ее народов. Он склонял даже Никиту Муравьева сделать в написанной им конституции некоторые изменения, придерживаясь устава Соединенных Штатов, оставив, однако ж, формы монархии. Об английской конституции он говорил, что она устарела и имеет множество пороков. Введение в России устава Штатов он также признавал возможным лишь при условии, если вместо президента будет император, так как он для России нужен.

Но в конце концов, с самого своего вступления в общество до 14 декабря, Рылеев всегда говорил одно, – что никакое общество не имеет права вводить насильно в своем отечестве нового образа правления, сколь бы оный ни казался превосходным, что это должно предоставить выбранным от народа представителям, решению коих повиноваться беспрекословно есть обязанность каждого.

Из этих слов видно, что Рылеев позволял себе иногда помечтать о республике, и что эти мечты запутывали и туманили его понятие о монархии конституционной, в возможности установить которую он не сомневался.

Такое же колебание, в данном случае вполне законное и понятное, заметно и в его мыслях о способе осуществления переворота.

Степень участия Рылеева в выработке самого плана возмущения выяснить невозможно. План вырабатывался сообща, подвергался многим изменениям и до самого 14 декабря, кажется, не был четко определен, за исключением лишь одного пункта, именно – решения воспользоваться военной силой для его проведения в жизнь.

При совещании о средствах возмущения солдат, как говорит обвинение, Рылеев полагал полезным распустить слух, будто в сенате хранится духовное завещание покойного государя, в коем срок службы нижним чинам уменьшался десятью годами; что цесаревич от престола не отказывается, что, присягнув одному государю, присягать другому через несколько дней – грех. Мнение сие было принято единодушно и поручено было офицерам, принадлежащим к обществу, привести оное в исполнение. Рылеев думал, что в каждом полку достаточно одного решительного капитана для возмущения всех нижних чинов по причине негодования их против взыскательности начальства.

Но тот же Рылеев, как мы знаем, минутами смотрел очень скептически на силу таких решительных капитанов. Он допускал возможность неудачи и в этом случае предлагал отступить с войсками к военным новгородским поселениям, а если бы и там не удалось, то стараться взволновать крестьян объявлением «вольности».[606]

Все это казалось Рылееву, очевидно, весьма легко достижимым, и в особую тревогу его не повергало.[607] Он все-таки надеялся, что дело обойдется как-нибудь само собой, и, вероятно, как Трубецкой, думал: «Только бы удалось, а там явятся люди».

Но был один вопрос, стоявший на первой очереди, в решении которого ему не помогли ни его легковерие, ни его возбужденность; этот вопрос его мучил, потому что требовал от него жестокого поступка.[608]

Это был вопрос о том, что делать с царем и его семейством? Различные мнения, высказанные по этому поводу членами общества, послужили главнейшим пунктом, на котором «Донесение следственной комиссии» строило свое обвинение. Составитель донесения при каждом удобном случае подчеркивал «злодейский» умысел заговорщиков – истребить царя и его фамилию.

Такой умысел был, но, как верно замечают Н. Муравьев и Лунин, он не входил в программу «тайного союза». «В частных разговорах и в настоящих совещаниях, некоторые члены могли излагать неправильные мнения или даже предаваться порыву страстей. На этих-то изъявлениях комиссия и основывается, чтобы приписать тайному союзу предположения о цареубийстве. Надлежит, однако ж, взять в уважение, что союз, не имея понудительной власти, не мог подлежать ответственности за временные отклонения некоторых его членов. Притом главные действователи принуждены были иногда для виду уступать страстям, возникавшим в союзе, чтобы направить его к высокой цели своей. Тайный союз не мог ни одобрять, ни желать покушений на царствующие лица, ибо таковые предприятия даже под руководством… не приносят у нас никакой пользы и несовместимы с началами, которые союз огласил и в которых заключалось все его могущество. Союз стремился водворить в отечестве владычество законов, дабы навсегда отстранить необходимость прибегать к средству, противному и справедливости, и разуму. Обвинение в помысле на цареубийство основано лишь на отдельных изречениях, случайных разговорах и на мечтаниях расстроенных умов».