Декабристы - [134]
Нелюбовь к «подобному» предмету объясняется не одним лишь неудовлетворенным художественным впечатлением; в ней кроется и опасение за Пушкина как писателя. На том, кто так высоко стоит, как Пушкин, – думал Рылеев, – лежат и известные обязанности, он не должен по пустякам тратить свои силы.
Эту тайную мысль Рылеев доверил самому Пушкину, и судьба распорядилась так, что это было его прощальное приветствие и пожелание другу. В ноябре 1825 года он писал Пушкину по поводу его обиженного и расходившегося дворянского самолюбия: «Ты мастерски оправдываешь свое чванство шестисотлетним дворянством, но несправедливо. Справедливость должна быть основанием и действий, и самих желаний наших. Преимуществ гражданских не должно существовать, да они для поэта Пушкина ни к чему и не служат, ни в зале невежды, ни в зале знатного подлеца, не умеющего ценить твоего таланта. Глупая фраза журналиста Булгарина также не оправдывает тебя, точно так, как она не в состоянии уронить достоинства литератора и поставить его на одну доску с камердинером знатного барина. Чванство дворянством непростительно, особенно тебе. На тебя устремлены глаза России, тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь поэт и гражданин».[506]
Последние слова в этом письме указывают ясно, какой меркой собирался Рылеев измерять достоинство и значение сочинений своего друга, и объясняют, почему он предпочитал всем поэмам Пушкина его «Цыган» и «Братьев-разбойников» и почему «Онегина» ставил ниже этих произведений.
Не оборвись жизнь Рылеева так неожиданно, мы имели бы в нем одного из первых решительных сторонников так называемой «общественной» критики.
Он и вместе с ним и его друг Бестужев – еще в двадцатых годах хотели дать критике то направление, которого она стала придерживаться лишь много, много лет спустя, когда интерес к общественным вопросам всецело поглотил писателей.
В те годы, о которых мы говорим, этот интерес начинал поглощать и Рылеева, но только критика была для него делом случайным, посторонним, и для своих общественных идеалов он нашел иную, более красивую и ходкую внешнюю форму.
В исторических балладах или, как он называл их, в «Думах», в поэмах и в целом ряде лирических песен пожелал он высказать во всеуслышание свои гражданские чувства.
X
Четыре последних года, которые Рылееву оставалось прожить в Петербурге (1821–1825), были годами быстрого расцвета его поэтического творчества. Он писал очень много и все время, свободное от службы и от политической суеты, посвящал литературе.[507]
Писал он почти исключительно стихами; прозой – очень редко. За вычетом критических статей, к этому времени относится лишь его записка об известном «возмущении» в Семеновском полку 1820 года.[508]
Либеральная и общественная тенденция автора проступала с каждым новым стихотворением все ярче и ярче. Поэт начинал сосредоточиваться на одной определенной теме, на одной господствующей мысли. Мысль эта, в настоящее время совсем не новая, имела за собой в те годы большую прелесть новизны. Это была мысль о гражданском служении поэта и поэзии вообще, высказанная в общих чертах еще в «Законоположении Союза благоденствия».[509]
Такая основная тенденция требовала, конечно, от поэзии, хоть и печального, и гневного, но в общем смелого и ободряющего тона. Он и заметен во всех стихах Рылеева за эти годы его свободной и воинствующей жизни. Случается, что писатель иногда собьется с тона и, в подражание Байрону, напишет своему другу:
(«Стансы», 1825)
Но это лишь минутное колебание. В общем Рылеев не любил минорного, ноющего мотива. У Байрона он учился мужеству и гражданской доблести, а не хандре и человеконенавистничеству, как многие из наших тогдашних байронистов. Английский бард был для него не мрачным гением и певцом сатанинской гордости – он был символом свободы, певцом воскресшей Греции, «светилом века, смерти которого рады одни лишь тираны и рабы»:
(«На смерть Байрона», 1825)[510]
Бодрое негодование – вот в сущности основной мотив всей лирики Рылеева за эти годы, причем бодрость остается неизменной, а негодование все больше и больше возрастает по мере того, как мы приближаемся к роковому моменту.
