Декабристы - [132]
IX
Как литератор, Кондратий Федорович проявлял деятельность довольно разностороннюю. Он сам творил, критиковал чужие творения и, наконец, издавал их.[493]
Как издатель «Полярной звезды», он связал свое имя с весьма успешным и ценным литературным предприятием. Если главная забота по изданию и лежала на близком друге Рылеева, на А. А. Бестужеве, то все-таки Рылеев был его правой рукой и одним из главных вкладчиков.
Рылеев пробовал свои силы и в роли критика, следуя примеру почти всех тогдашних литераторов, любивших при случае пускаться в теоретические рассуждения об искусстве.
Сущность своих взглядов на поэзию он набросал кратко в одной статейке, озаглавленной «Несколько мыслей о поэзии» (отрывок из письма к NN),[494] и затем часто пестрил свою переписку критическими суждениями о литературных новинках дня. Оригинального в этих суждениях мало, и в них виден критик скорее вдохновляющейся, чем анализирующий, как это верно заметил И. Иванов.[495] Ознакомимся же поближе с этими взглядами.
Следя за спором классиков и романтиков, т. е. за самым жгучим литературным вопросом своего времени, Рылеев приходит к выводу, что люди спорят больше о словах, чем о существе предмета, и что нет ни классической, ни романтической поэзии, а была, есть и будет одна истинная самобытная поэзия. Такой истинной поэзией являлось творчество древних. Неистинной стало подражание им. Подражатели всегда лишали себя своих сил и оригинальности и только случайно могли произвести что-нибудь превосходное. Наименование классиками без различия многих древних поэтов не одинакового достоинства принесло ощутимый вред новейшей поэзии, потому что на одну доску ставился поэт оригинальный с подражательным, как, например, Гомер и Вергилий, Эсхил и Вольтер. Но сила гения прокладывала себе всегда новый путь и, облетая цель, рвалась к собственному идеалу.
Когда явились такие гении, потребовалось классическую поэзию отличать от новейшей, и немцы назвали сию последнюю поэзией романтической, вместо того, чтобы назвать просто новой поэзией. Вот таким образом Данте, Тассо, Шекспир, Ариост, Кальдерон, Шиллер и Гёте оказались романтиками. Романтической поэзией окрестили всякую поэзию оригинальную, и в этом смысле Гомер, Эсхил и Пиндар могли бы также назваться романтиками. Разве это не есть доказательство, что нет ни романтической, ни классической поэзии?
Истинная поэзия в существе своем всегда была одна и та же, равно как и правила оной. Она различается только по существу и формам, которые в разных веках приданы ей духом времени, степенью просвещения и местностью той страны, где она появилась. И в этом смысле можно разделить поэзию на древнюю и новую.
Новая более содержательна, нежели вещественна; вот почему у нас более мыслей, у древних более картин, у нас более общего, у них частностей. Новая поэзия имеет еще свои подразделения, смотря по понятиям и духу веков, в коих появлялись ее гении. Таковы Divina comedia Данте, чародейство в поэме Тассо, Мильтон, Клопшток со своими высокими религиозными понятиями и, наконец, в наше время поэмы и трагедии Шиллера, Гёте и особенно Байрона, в коих живописуются страсти людей, их сокровенные побуждения, вечная борьба страстей с тайным стремлением к чему-то высокому, к чему-то бесконечному.
Понятия нашего времени о поэзии вообще очень сбивчивы. Классики требуют слепого подражания древним, но формы древнего искусства, как формы древних республик, нам не в пору.[496]
В этом смысле романтики, отвергающие все, что стесняет свободу гения, – правы. Вообще, много вредит поэзии суетное желание сделать определение оной, и кажется, что те справедливы, которые утверждают, что поэзии вообще не должно определять. По крайней мере, по сию пору никто еще не определил ее удовлетворительным образом. Идеал поэзии, как идеал всех духовных предметов, которые дух человеческий стремится объять, бесконечен и недостижим, а потому и определение поэзии невозможно и кажется бесполезно.[497] Если бы было можно определить, что такое поэзия, то можно бы было достигнуть и до внешнего идеала оной, а когда бы в каком-нибудь веке достигли до него, то что бы тогда осталось грядущим поколениям? Куда бы девалось perpetuum mobile?
«Великие труды и превосходные творения некоторых древних и новых поэтов должны внушать в нас уважение к ним, но отнюдь не благоговение, ибо это противно законам чистейшей нравственности, унижает достоинство человека и вместе с тем вселяет в него какой-то страх, препятствующий приблизиться к превозносимому поэту и даже видеть в нем недостатки. Итак, будем почитать высоко поэзию, а не жрецов ее, и, оставив бесполезный спор о романтизме и классицизме, будем стараться уничтожить в себе дух рабского подражания и, обратясь к источнику истинной поэзии, употребим все усилия осуществить в своих писаниях идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин, всегда близких человеку и всегда не довольно ему известных». – Так заканчивал свою первую и единственную критическую статью Рылеев, стараясь отстоять для современного писателя полную независимость и полную творческую свободу.
