Дед Матвей - [8]

Уже в Бердянске, к примеру, там же, на месте, по полтора целковых за пуд комки платят.

Сидим мы как-то на Денисовой косе, на берегу, и смотрим на скорлупу яиц морской птицы, что энергично несет яйца для яичниц православного населения, на косе обитающего… А скорлупа эта, когда яичница уже изжарена, выкидывается в море, чтоб не видел никто, как уничтожается морская птица на Денисовой косе…

Сидим и только крякаем, видя, как у нас природа "охраняется".

Подплывает баркас, а на баркасе пять загорелых "гражданов" с усами под носами (кое-кто с седыми) и железными вилами в руках.

— Доброго здоровья! — говорят граждане.

— Здравствуйте! — говорим мы.

— На охоту?

— Нет, так… Посмотреть, что да как тут на косе… А вы?

— А мы комку собираем…

— Ну, присаживайтесь, закурим…

Сели, закурили.

— Так комку, говорите, собираете?

— Комку собираем…

— Что же у вас: артель или как?

— Какая там артель? От хозяина.

— Ну и что?

— Да что! "Горек, сестрица, наш хлеб…" Где ж его тут много заработаешь, когда и выгреби, и высуши, и собери, и спрессуй, а тебе по пятнадцать копеек с пуда за всю эту работу заплатят!..

— А кто же у вас этот самый "хозяин"?

— Да Гальперин какой-то из Харькова…

— А что ж это за Гальперин такой?

— А мы, что ли, знаем, а мы, что ли, видели его? Живет себе в Харькове, а мы тут работаем… Здесь у него уполномоченный… Иногда приезжает из Харькова посмотреть, вот и все…

— Ишь, какой Гальперин! Сидит в Харькове, а вы тут собираете!

— Эге!

— А почем этот Гальперин продает комку, что вы для него собираете?

— А мы знаем? Может, по целковому, а может, по полтора… Она недешева…

— А вы для него по пятнадцать копеек собираете?

— Эге!

Тут уж (из песни слова не выкинешь) в спокойную нашу беседу начали встревать, с нашей (признаемся!) стороны, слова, которые никак нельзя запечатлеть на бумаге… Нехорошие слова начали встревать.

— Так что же вы, — говорим, — не можете сами того сделать, что делает Гальперин? Не можете сколотить артели, чтоб не кормить Гальперина?

— Да знаете…

— Что знаете?

— Да Гальперин заплатил за аренду четыре тысячи и еще машины…

— А вы этого скопом не могли разве сделать? Разве вам Наркомзем не пошел бы навстречу, не дал аренды в рассрочку?

— Разве нет у вас комбеда, который мог бы на себя это взять? Нет кооперации? Вы стоите, чешете затылки, а Гальперин в Харькове не на комке, а на перинах спит?!.

— Так-то оно так! _Да мы ж народ темный_?!.

— Темный вы народ?!. Как Гальперину (трах, трах, трах!) на перину зарабатывать, так "не темный", а как на себя — "темный"?!.

— Так-то оно (трах, трах, трах!) так! Правильно!

— А потом скулите, что "жисть чижолая".

— Ну что вы с нами сделаете, коли мы такие. Эх (трах, трах, трах!), "жисть"!

— Только это мы и умеем: я на вас "трах", вы на "жисть" "трах", а Гальперины на перинах спят!..

И еще одно. На Денисовой косе, говорят, комки ежегодно собирают около сорока тысяч пудов. Посчитайте, сколько Гальперины смогут приобрести перин из-за того, что "мы ж народ темный". И не забывайте, что для того, чтоб комку собирать, даже "света" особенного не надо: комка сама растет, сама на берег лежится, а ты только сгребай да прессуй…

Так даже и для этого "мы народ темный" (трах, трах, трах!).

1926

Перевод А. и З. Островских.

Ярмарка

I

Еще и не сереет на дворе перед рассветом, а под дверью, как из громкоговорителя:

— На ярмарку! Вставайте!

То Еремей Васильевич на своей паре подъехал к школе.

На ярмарку нужно двинуться заранее, так как до нее двадцать верст, а приехать туда нужно так, чтобы и место выбрать, и стать как следует, и не проворонить ни одной минуты на этой самой ярмарке…

Кое-кто еще с вечера двинулся на волах. Так, чтобы по дороге еще и скот попасти. И будет он тогда на ярмарке как налитой, и цены ему тогда не будет.

— Н-н-о, детки!

"Детки" бегут, крутят хвостами, громыхает "ход" — печенка, губы и зубы прыгают.

— Н-н-о! А-вона! А-вон-а-а!

"А-вона" бежит над полем, а колосья царапают по самому "храпу", ну "а-вона" и дергает.

Щелк кнутом… "А-вона! А-вон-а-а…"

…На ярмарку!

Благословило на свет. Показало солнце свое заспанное лицо, ударило лучами по лугам, по степям, по садам, по левадам.

И видно, как до самого того леска, куда только глаз достает, потянулись дорогой возы…

И на лошадях, и на волах, и на коровах… Арбы, возы, возки… С клетками, с сеном, с соломой… А на возах и куры, и овца связанная, и теленок… мычит, пытаясь подняться… А за возами и жеребята, и телята, и коровенки с привязанными к хвосту телятами.

— Гей! Цоб! Цобе! Н-н-но!

На ярмарку!

Идут, идут, идут, идут…

И дорога уже не дорога, а громадная пестрая змея, живая, извивающаяся, не спеша ползет она вон за тот лесок.

И где голова ее и где хвост, неизвестно, ибо протянулась она уже за лесок, а хвост ее за бугром, там где-то, позади.

Наш воз выскакивает из этой змеи, оставляя ее то справа, то слева, громыхает по комьям… Шелестят потревоженные травы…

— Здорово, Петрович! И вы на ярмарку?

— А как же! Здравствуйте!

— "Голландку" свою ведете?

— Вот именно!

— Заливает молоком?

— Заливает!

— Не продешевите ж!

— А это уж как придется…

Визжит на возу поросенок, привязанный веревкой к "драбирке" [1]. Мечется, бедняжка, и не знает, что сегодня он уже не обыкновенный поросенок, а объект домашнего бюджета… . . . . . . . . . . . . . . . . .