Дебри - [10]

Теперь, на пустынной улице, после множества других улиц, оставшихся позади, он огляделся и снова ощутил свою ненужность. Вновь его поглотило ничто. Он казался себе пустотелым. Как будто плывет и не тонет, как пробка.

Это, должно быть, от голода, подумал он.

Из кармана пальто он достал письмо и прочитал адрес:

Герр Аарон Блауштайн,

Улица 39, дом 5,

Нью-Йорк.

Найти бы кого-нибудь, спросить. Он уже спрашивал, когда убежал от этого корабля и Морских Пехотинцев. Человек подозрительно посмотрел на него и сказал:

— На север, идите на север. Это далеко.

Потом он пригляделся к Адаму.

— Иностранец?

Адам кивнул.

— Ну что ж, может, и найдете, — сказал человек. — Держитесь на север.

Он не нашел. Надо снова спрашивать. Но не у кого.

Он вскинул на плечо ранец (узел с вещами он потерял, пока бежал с "Эльмиры"), и посмотрел на север. Дым на северо-востоке стал гуще, и дальше к востоку поднялся ещё один дым. Этот новый далекий дым вился кверху, закручивая жирные кренделя вокруг своей оси, сплетаясь в увесистую спираль, но почему-то на таком расстоянии, над множеством крыш, казался ненастоящим, не связанным с человеческой болью или утратой, как нарисованный. Закат облил медно-красным глянцем верхние витки этой жирной черной змеи. Потом, издалека, с северо-востока, Адам услышал звук: приглушенный взрыв, доносившийся как будто сквозь ватное одеяло.

Звук повторился три раза, через равные промежутки времени.

На гром не похоже. Он решил, что горит какая-то фабрика или склад, где хранились горючие вещества. И зашагал дальше с ранцем на плече.

Дома пошли совсем бедные. Он увидел освещенное окно, потом второе. То и дело из дверей высовывалась человеческая фигура — бросит взгляд в одну сторону, в другую и беззвучно исчезает. Или быстро уходит, не оглядываясь. Разве у таких спросишь дорогу.

Пройдя ещё четыре квартала, он услышал крик, очень слабый, и снова с северо-востока. Потом крик смолк. Он пошел дальше по улице. На мостовой заметил обрывок газеты и наклонился подобрать.

Верхняя половина страницы была оторвана. Он стал читать то, что осталось:

...критиковать генерала Мида[7] за его способы ведения войны. В конце концов, ведь он выиграл битву при Геттисберге[8]. Ли[9] и другие сторонники рабовладения были отброшены назад, и Вашингтон теперь в безопасности. Соединенные Штаты вновь спасены. Но Ли все ещё сражается, и то, что должно было стать полным крушением, обернулось всего лишь организованным отступлением...

Он дочитал до конца. Значит, настала великая победа. Он двинулся дальше, не выпуская из рук обрывок газеты. И снова донеслись до него далекие крики. Наверное, подумал он, люди празднуют победу, триумф Справедливости. Ему страстно захотелось стать частью их праздника, ликовать вместе с этими людьми, он почувствовал, как прорастает в нем нежность, словно робкая зеленая былинка пробилась сквозь булыжники мостовой.

Между домами сгустилась тень. Высоко, в последнем зареве заката, стрижи вычерчивали стремительные зигзаги. Еще через несколько кварталов он увидел, что начали зажигать уличные фонари. И снова послышался приглушенный как будто ватным одеялом рокот на северо-востоке, один, два, три, четыре взрыва, через равные промежутки времени. Внезапно его осенило: это может быть артиллерия. Ну конечно, глупо, что он сразу не догадался.

Потом он подумал: Вот что слышал мой отец.

Наверное, мятежники атакуют город. Потому так пустынно вокруг.

Да нет же, ведь была великая победа. В газете сказано о великой победе. Он остановился и опять приблизил к глазам клочок бумаги, вчитываясь в слова. Потом попытался отыскать дату. Наверху страницы нашел:

10 июля 1863 г.

Пять дней назад, подумал он. Ну да, сегодня же пятнадцатое. Наверное, Ли вернулся. Говорят, его невозможно победить. Но Юг далеко отсюда. Он знает, он изучал карты. И пять дней — даже для Ли — срок слишком малый, чтобы развернуть войска, нанести ответный удар, победить и добраться сюда. Но что это, если не враг?

Он поспешно зашагал дальше.

И на следующем углу он это увидел.

Оно свешивалось с фонарного столба, и, подходя, он не сразу понял, что это такое.

Оно висело там совершенно неуместно. Висело как пустой мешок с завязанной горловиной, верхняя часть которого над туго затянутой бечевой завалилась набок. Вот что ему сначала показалось. Разум его сколько мог цеплялся за этот образ. Потом он понял, что это силуэт человека. Это был человек, и заваленная набок верхняя часть мешка над туго затянутой бечевой была головою, склоненной грустно, растерянно, недоуменно.

Задрав голову, он вглядывался в это лицо, вскоре у него самого кровь застучала в висках, дыхание перехватило, и он почувствовал, как в агонии выкатывались эти глаза, темнело лицо. Потом, глядя на это лицо в угасающем зареве заката, он постепенно начал осознавать, что фокус его внимания расширяется, расходится от лица, как круги на воде от брошенного камня. И в этом расширяющемся фокусе он увидел, что чайка парит над крышами, исторгая крик. А ещё увидел, что одежда наполовину сорвана с тела, или порезана, и сквозь прорехи проглядывает темная плоть. Вначале он подумал, что это цвет засохшей крови. Но затем поглядел вниз. Болтающиеся голые ноги были темно-коричневыми. Он снова взглянул на темное лицо. И тогда понял.