ДайсМен, или Человек жребия - [146]
— Подростки сейчас такие жестокие, — сказала глупая женщина другой глупой женщине, когда они выгуливали собак.
Джина вернулась к дивану, большие глаза улыбались мне, и взяла в свой теплый рот мою новую плоть без костей, и сосала ее и жевала с хорошим аппетитом. Я улыбался, тупо глядя на экран, где двое мужчин, неубедительных и глупых, убежденно говорили о лошадиной силе своих убедительных автомобилей и о заездах наперегонки с убедительными мотоциклами своих сыновей.
Джина, откинув голову, с дрожащими грудями, охватила ладонями мои яйца и ягодицы и заталкивала мой взбухший, липкий, горячий член глубже себе в рот, сжимая руками, чтобы заставить меня погрузиться глубже, глубже. Шпагоглотательница изгибается еще сильнее, со стоном вводя меня все глубже до самого горла. Потом наружу, задыхаясь и тяжело дыша, облизывает и снова вниз, вниз, опять целиком заглатывая великое изнуренное оружие столь любимого противника — страшно интересно, может ли она всосать всё мое тело, как пылесос-привидение в мультике? Вниз, теперь ее палец в моем анусе, потом вытягивает меня изо рта, дыша мной, проводит языком, скользя долгим тяжелым поцелуем вдоль меня всего и потом внутрь опять глубоко, глубже… и наружу за глотком воздуха.
Она перевернулась на спину рядом со мной на диване, раскинула ноги и, откинув голову назад, снова направила меня в свой рот и к основанию горла. Последнее, что я слышал, прежде чем ее липкие бедра сомкнулись у моих ушей, был рев мотоциклов с экрана.
Джина купалась в сперме, поте и собственных любовных соках, она использовала мою голову как гигантский пенис и прижимала к себе, сжимая бедрами, извиваясь, жаждая, чтобы что-то вошло в нее, зарывая меня в шелковистый ил ее пещеры, пока я не почувствовал, что тону, и не вырвался на свободу.
— Мы это сделали, мы сделали это! — кричал из телевизора какой-то мужчина, пока рев других мотоциклов не заглушил его. Приложив губы только к ее клитору, я, продолжая обнимать ее ягодицы, проскользнул пальцами в изобильные отверстия, влагалище ее было как глубокий шелковистый омут чистейших смазок, а другое отверстие как гладкая, обтягивающая перчатка. Я чувствовал, что одна рука Джины сжимала мой член у его основания и время от времени сжимала мои яйца, а другая рука была на моих ягодицах и в моей расселине. Еще одна рука сильно царапала мне спину и плечо, пока я не задался вопросом, откуда у нее взялась третья рука, и не увидел вдруг в пяти дюймах от своих глаз жуткий искривленный оскал Остерфлада, глаза его были выпучены.
— Пить, пить, — стонал он и царапал мое плечо.
Я поднялся вместе с Джиной, вырвал свою нижнюю половину из ее рта и отправился к винному шкафчику за стаканом воды. Когда я вернулся, Джина стояла рядом с Остерфладом; он привалился к дивану. Когда я подошел, она протянула мне ремень.
— Хочешь попробовать разок-другой? — сказала она.
— Нет-нет, я пацифист, — сказал я. — Но всё равно спасибо.
Она шагнула ему за спину и подняла ремень, но я попросил ее подождать, пока не дам ему воды. Он повернулся ко мне и протянул дрожащую руку за стаканом, взял его, поднес к губам и начал глотать. Ш-ш-ш… Шмяк! Ремень хлестнул по руке со стаканом, и вода выплеснулась на пол.
— Это не очень хорошо с твоей стороны, — сказал я. Мне пришло в голову, уж не был ли Остерфлад бессмертным.
Она улыбнулась мне, глаза сияли, как у школьницы, которой только что удался особенно хороший трюк со скакалкой.
— Спасите меня, Райнхарт, спасите, — пробормотал Остерфлад и вцепился мне в колени. Но, без дополнительного удара Джины, он вдруг скатился на пол и выгнул спину. Джина улыбнулась ему, но он не разгибался; у него была очередная конвульсия. Пока я наблюдал за ним, ремень легко скользнул по моим волосам и упал мне на плечо; Джина сделала из него петлю, затянула ремень вокруг моей шеи, как арканом, повела к стулу и заставила сесть.
Она оседлала меня, маленькими погружениями опускаясь на твердый член, который она передислоцировала к одному отверстию, рядом, чуть внутрь, затем в другое, а потом она скользнула на меня, увлекая член глубоко внутрь. Мы терлись, кусались и царапались, сжимали, щипали и сосали, и смех заливал нас. Остерфлад булькал и задыхался, и кто-то сказал: «То есть это все-таки не пчелы», и я встал и крепко прижал к себе Джину, держа ее за ягодицы, упал на колени на ковер, а потом сверху на нее. Она уже кончала в бешеной пульсации, сося и кусая мое плечо, и я таранил, а Остерфлад булькал, и я долбил ее, долбил и долбил, и долбил. Мой рот был наполнен грудью, и смех тек над нами долбежкой, долбить и, ах, потекло горячее, ах, расплавленная мокрая лава льется в нее, ах, ах и еще разок. ХОРОШО. АХ-ах-ах, хорошо, хорошо, хорошо. Вот Остерфлад слева от меня, красивый, скалится, лежит на боку, колени подтянуты к животу. Его лицо прекрасно, искривленное в страшном оскале, член тверд, живот разливает сперму лужицей на ковер, глаза открыты, стеклянные, распахнутые, застывшие, неподвижные, мертвые.
86
Жребий дает, Жребий и берет. Да будет имя Жребия Благословенно.
87
Дорогой м-р Райнхарт и Компания!
Мы в «Фидел'с» в глубоком долгу перед Вами за тот изумительный каталитический эффект, который Ваша теория жизни по воле
Люк Рейнхард написал захватывающее драматическое воспроизведение ЭСТ– тренинга, литературизированное воссоздание событий четырех дней. Он передает переживание тренинга со своей собственной точки зрения, однако заботится и о в целом точной передаче фактов.Как Арчибальд МакЛейш сказал некоторое время назад в «Поэте и прессе», простое сообщение фактов не всегда передает правду. Вместо буквальной передачи происходящего Люк избрал подход новеллиста и блестяще использовал его для ясной передачи читателю как ощущения пребывания в тренинге, так и духа происходящего.Написанное Люком напоминает мне иллюминатор, глядящий в заполненный бассейн.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.