Давно и недавно - [74]

— Дерзай, «шахтёр». И чтоб через месяц песня была у меня перед носом, — сказал он мне, просверлив меня насквозь своим орлиным взглядом.

Музыку поручили написать братьям Покрасс, конечно, надеясь на старшего, Дмитрия. Вы-то его видели, он ещё ого как бегает — то на радио, то на телевидение. Неугомонный коротышка. «Мы, кгасные кавалегисты, и пго нас…» Только зацепи его, спроси, как вы сочинили этот любимый марш Будённого, он в ответ: «Мы, с бгатом Даниилом, кгепко, по-удагному, с утга до утга… Отблеск костгов геволюции туманил наш взог…» Но Дмитрий Яковлевич Покрасс — дядька добрый, свойский. Я и при нём, и при гостях его «показывал», не обижался, когда я картавил по-покрассовски. Меня он защитил тогда, может быть, даже спас: дело в том, что стихи для песен к фильму «Трактористы» никак не шли, ну ты хоть сдохни. Сроки поджимают, я к телефону не подхожу, а телефон-то прямо-таки как живой: трещит, кенарем заливается. Иван Пырьев обозлился и сказал Дмитрию Яковлевичу, что при очередном докладе товарищу Сталину о ходе работы над фильмом он сообщит новость следующего свойства: зазнавшийся молокосос Ласкин срывает съёмку картины. Это же самое Пырьев сказал по телефону и моей маме. Мама стала заламывать руки, падать предо мной на колени. Тогда я попросил, чтобы она разбудила меня завтра ни свет ни заря. В шесть утра я уже гулял на пустынных Патриарших прудах. Первой прорезалась строка «Три танкиста, три родимых брата», а затем понеслось — полетели строчки про Амур, про самураев. Накануне я прочитал в газете заметку «Семейный экипаж». Действительно, на Дальнем Востоке служили братья Михеевы. Помните победные бои у озера Хасан с японцами? Не помните? А зря. Тогда только об этом и говорила вся наша «кипучая, могучая, никем не победимая» страна.

Через пару часов я сидел уже у Дмитрия Яковлевича. Тот, как шаман, бегал по комнате и бормотал мои стишата, затем ударил по клавишам. Мелодия родилась почти сразу. Поразительно! Талантлив, бестия!

В полдень мы уже входили в съёмочный павильон «Мосфильма». Неистовый Ваня остановил съёмку, прикатили рояль «из кустов». Покрасс заиграл, запел сиплым голосом, тут же рядом с нами стоял любимец народа Коля Крючков. Запели вдвоём:

Три танкиста, три весёлых друга —

Экипаж машины боевой…

— Ребята, кажется того… А ну, скажите, того или не того? — кричал актёрам Пырьев. — Давай, Покрасс, порадуй нас!

Потом уже пел один Крючков, пели все хором. Пырьев радовался, как дитя, даже улыбка у него появилась, исчезла маска инквизитора, человеческое лицо выглянуло.

Фильм вышел на экраны в срок. Сталину он очень понравился. Смею думать, что больше фильма пришлась ему по душе моя заключительная песня «Броня крепка», где я для припева отковал булатные слова:

Гремя огнём, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин

И первый маршал в бой нас поведёт.

С этой песней мы и в войну Отечественную вступили. Шли с ней в бой, побеждали и погибали… За фильм все получили ордена. И Пырьев, и Крючков, и Ладынина. А что же Ласкину, спросите вы? Нет, нет, вы спросите, что получил Борис Ласкин? «Объявите этому еврею благодарность», — сказал товарищ Сталин. Так мне передавали. А теперь после культа, после развенчания генералиссимуса, меня называют «сталинистом», некоторые ретивые друзья отворачиваются, бывает, что и руки не подают. Вот такой поворот фортуны. «Но моряки об этом не грустят…»

Всё равно я счастливый человек, я написал стихи ко многим песням, они вошли в фильмы: «Шуми, городок», «Семнадцатилетние», «Близнецы»… Я написал десяток киносценариев. С Владимиром Поляковым мы придумали сценарий «Девушки с гитарой», с ним же сочинили «Карнавальную ночь». А сейчас, здесь, с милым другом Сашуней Галичем набрасываем, прикидываем, кроим сценарий захватывающего фильма…

— Не хвастайся перед молодыми, — перебил его Галич. — У нас ещё ничего не вплыло в сети. Впрочем, есть неплохое название — «Дайте жалобную книгу», а это уже полсценария.

— А помните мою фронтовую песню «Чудо-коса, море-глаза»?

— Хватит, хватит! — закричал Галич. — Айда купаться нагишом!

В один из вечеров они показывали сценки: «Юбилей контрабаса», «Выступает заслуженный…». Мы смеялись так, что нам всем дружно захотелось есть, побежали по своим комнатам, собрали по сусекам, что у кого было, и пили чай до седьмого пота. Странное дело — неужто есть зависимость между смехом и аппетитом?

Рассказы Бориса Савельевича Ласкина

О Светлове

Он носил большие ботинки, жёлтые, может быть, даже трофейные, а может, американские. Встретил его Дудин в Ленинграде:

— Как вы ходите в них, Михаил Аркадьевич?

— Вы спросите лучше, как я в них сплю.

Всё выше…

Автор песни «Всё выше, и выше, и выше», она ещё называлась «Марш сталинской авиации», и не менее популярной песенки «Кирпичики», Герман на похоронах Маяковского, когда у него спросили пропуск в крематорий, гордо ответил:

— У меня постоянный!

Этой фразой он вошёл в многоликую нашу советскую литературу.

Крик души

На международном меховом аукционе в Ленинграде идёт торг. Торг страшный. Стучат молотками аукционисты: