Давно и недавно - [17]

Актёр на сцене должен играть, он, как на расстреле. И мы, писатели, его ставим к стенке. Дерьмо играет, а уйти нельзя. Сознаёт, что говорит глупость, а не может не говорить, потому что мы написали её, эту глупость, она в пьесе.

Актёры — болтуны и выдумщики. С годами они как-то мельчают. Раньше актёры были крупнее, интереснее.

Был у меня один знакомый актёр и большой врун. Врать он любил и мог по-настоящему… Молодые его любили. Как всегда, вокруг него народ, глядит в рот.

— Помню, это было в Царицыне, — рассказывал мой актёр, имя его вы знаете, я не хочу говорить, всё же он мой давний приятель… — Да, в Царицыне… Ранней весной закончили гастроли, труппа уехала в Астрахань, а я пил. Пил здорово. Опомнился, когда осталось до гастролей два дня, а я ведь всё в Царицыне бушую. (Все собравшиеся зеваки слушают с вниманием и подобострастием) Что делать? Я туда, я сюда. Дороги развезло, ни на чём уехать в Астрахань нельзя. Ну, я тогда собрал вещички — и к Волге, по ней лёд шёл. Постоял секунду, прыгнул на малую льдинку, потом на другую, взобрался на большую глыбу и плыву. Быстро плыву. Да, постой, ведь и ты был со мной, а я-то думаю, где я тебя видел. (Вдруг указал он на самого любопытного и робкого актёрика).

— Да, я был с вами, — молвил актёрик.

— Ну вот, видишь, узнал… Вот как нужно выходить из положения, и на гастроли я вовремя прибыл.

— Только я не на льдине с вами плыл, — перебил его маленький актёр. — Я рядом, окунем загримировался…

Воцарилась тишина…

Мой старый знакомый повернулся, вышел из круга и вдруг закричал:

— Дурак, и соврать, как следует, не умеешь…

Так молодые вытесняли старых. Так приходило остроумие. А молодые всё же не то. Пришёл я на репетицию своей «Золотой кареты» в Москве. Репетиция шла плохо. И вот наступил тот момент, когда, помните, человек преподносит девушке розу. Красную живую розу в росе. В то время, когда кругом война, всё разрушено, всё смещено, и человек ведь не простой, человек странный. Он подаёт ей розу.

Так задумайся, остановись, закричи, ну закрой глаза, отступи, попяться — ведь тебе дают РОЗУ, живую розу в росе, когда кругом такое… Сделайте что-нибудь, если вы не скотина… А она берёт, ничего не дрогнет в ней — «мерси»…

Нет, разве так можно?

Играют как-то плохо, да и пьесы все нехитрые, простые. Так, не для раздумий. Вот и тянет свой монолог, как акын на одной струне…

Нужно всегда помнить, что будет делать актёр, когда говорит свой монолог, что будет делать. Никогда этого не забывайте, мысленно всегда будьте с актёром, действуйте с ним.

А пьеса — ёмкая форма, она требует думающих людей. Пьеса — ёмкая, очень ёмкая форма.

Я не надоел вам? Скажите, а ведь я, кажется, вещаю? Что, нет? Ну ладно…

…Прошло часа два-три.

Решили покурить. Я пошёл в соседнюю комнату и стал быстро менять кассету в магнитофоне, заменил, возвратился и стал устанавливать магнитофон у себя под стулом. Пришёл на своё место, недалеко от меня, Николай Стор.

— Вы что, записываете Леонида Максимовича?

Я сказал, что так, немного, главное. Зашёл Леонов, и Стор сразу же:

— Леонид Максимович, а ведь вас записывают!

— Кто? Где? — закричал Леонов. — Ну, хорошо, что вы, — обратился он ко мне. — Ну, ладно. А я, кажется, ничего такого не говорил? А куда это вам?

Я сказал, что это для себя и лишь в исключительном случае, может быть, использую кусочек записи где-нибудь.

— Ну, ведь вы, кажется, умный человек, так что, где я говорил какие-нибудь глупости, вы вырежьте, обещаете?

Я пообещал.

К тому времени все уселись, и Леонов продолжал:

— С театром я как-то не дружу. И если вы заметили, они платят мне тем же. Мои пьесы подолгу не задерживаются на сцене. Ну что ж, печально, но я не отчаиваюсь…

Вот у меня во время перерыва товарищ спрашивал (он указал на Ульяса Викстрема) об абстракционизме. Это интересно, и я хотел бы остановиться на этом.

(В это время я включил магнитофон, и в тишине стало слышно, как завертелись бобины).

— О, о! Шуршит, слышите, шуршит! В тёмной страшной глубине шуршит! Но мы с вами договорились крепко, да? — обратился ко мне Леонов. — Да, так вот. Абстракционизм заслуживает большого внимания, и я бы не стал его так ругать, как это делают у нас.

Всё странно, я говорил о времени, в котором мы живём, и вполне понятно, что наше время требует других изобразительных средств. К этому нужно очень внимательно присматриваться потому, что что-то от них возьмём и мы, или уже взяли. Хотя это не значит, что нужно восторгаться всем. Как восторгаемся Пикассо и Гуттузо.

Мы в Америке были с дочерью в национальной галерее. Дочка — архитектор, да и меня это, конечно, интересовало. Дочка внимательно рассматривала металлические конструкции из листов железа и проволоки, подходила к картинам, а за нами наблюдали, зная, что мы русские, им было интересно, как на нас это всё действует. Несколько раз к дочке подбегал какой-то художник, желая заговорить, пояснить, но дочка сразу делала вид, что её интересует уже другая работа.

Есть, конечно, там много интересного. В конце директор галереи подал нам книгу отзывов. Ну, я там написал, что видели мы диковинную скульптуру из водопроводных труб, которая называлась «Девушка», так я бы женил автора на этой «Девушке».