Дар милосердия - [97]

Я приготовил скромный ужин в тесной кухне, побрился и пошел в крошечную спаленку, чтобы переодеться в униформу смотрителя. Уже когда расчесывал свои длинные, до плеч, волосы, в дверь постучали.

Я подождал. Стук повторился. У меня мало знакомых в городе, за исключением разве что ребят из моей бригады. Однако едва ли кому-то из них захотелось меня навестить. Мы виделись на работе, и этого было достаточно. В таком случае, кто бы это мог быть?

Стук повторился, отчетливо выделяясь среди привычных шумов улья — глухого бряканья пластиковой посуды, ворчливых женских и грубых мужских голосов и детского плача. Я отложил расческу, вышел в прихожую, открыл дверь — и непроизвольно отпрянул.

Когда я видел инспектора Брачной полиции в Министерстве бракосочетаний, то не смог вполне оценить его габариты из-за того, что он сидел. Сейчас же, стоя, он выглядел ошеломляюще. Широкополая шляпа задевала потолок, свободная черная шинель не скрывала невероятную ширину плеч, а из рукавов торчали огромные костлявые руки. Инспектор был похож на голодного великана.

Пока я разглядывал его, инспектор снял шляпу, выудил из кармана шинели заляпанную пластиковую бляху и, сунув ее мне под нос, положил обратно.

— Инспектор Тэйг, — сказал он голосом столь же тонким и неприятным, как и его физиономия. — У меня к вам несколько вопросов, мистер Бартлетт.

Этот визит для меня был полной неожиданностью, потому я опешил. Но свои права все же не забыл.

— Я холост, и имею право не отвечать на ваши вопросы.

— Сегодня вы подали брачное заявление, а значит, уже не имеете. Супружеский кодекс приравнивает вас к женатым людям.

Инспектор решительно двинулся через порог. Я счел за лучшее посторониться. Тэйг закрыл за собой дверь и уселся на стул в прихожей. Его мрачный взгляд, казалось, сверлил меня.

— Мистер Бартлетт, скажите, вы согласны с основными постулатами брачного законодательства?

Я по-прежнему не был уверен, действует ли он согласно своим полномочиям, но решил не возражать. Мне была любопытна причина его визита.

— Разумеется, согласен, — ответил я.

— Значит, вы признаете, что принудительная моногамия — единственно верный ответ массовой полигамии, процветавшей в двадцатом веке и приведшей к полному краху института семьи в двадцать первом? Вы признаете, что необходимо беспрекословно следовать принципам супружеской верности? Что нельзя ставить под сомнение вычисления Брачного Интегратора, ибо они идеальны с эмоциональной, физической и интеллектуальной точки зрения…

— Да признаю, признаю, — нетерпеливо буркнул я. — Что вам еще надо?

— И что прелюбодеяние, — не останавливался Тэйг, — есть самое позорное преступление против общества, которое может проявляться различным образом — например, когда мужья, или будущие мужья с вожделением смотрят на женщин, не являющихся их женами либо будущими женами! Согласны вы с этим, мистер Бартлетт?!

— Послушайте, инспектор, я весь вечер провел у преподобного психиатра. Он знает о моих сексуальных предпочтениях куда больше меня самого. Если сомневаетесь в моей готовности к браку, прочтите его заключение.

— Психиатры морочат людям голову, — отрезал Тэйг. — У меня свои методы. Спрашиваю в последний раз. Мистер Бартлетт, вы действительно согласны с теми постулатами, что я только что изложил?

— Абсолютно! — подтвердил я.

— Тогда почему вы смотрели с вожделением на девушку, которая сегодня принимала ваше заявление?

Вопрос застал меня врасплох. Инспектор явно был фанатиком — и фанатичность полностью исказила его восприятие, заставляя видеть грех там, где греха не было. Джулия Прентис была из тех женщин, на которых невозможно смотреть с вожделением. Я вдруг понял, что именно это меня и привлекло.

Мои щеки запылали от злости. Ясно, что Тэйг непременно истолкует проявление гнева как проявление чувства вины. Он уже твердо решил, что я виновен, и ничто теперь его не переубедит.

Все же я постарался взять себя в руки и произнести как можно спокойнее:

— Инспектор, вы, наверное, чересчур долго постились. У вас, видно, галлюцинации.

Тэйг ни капли не оскорбился. Напротив, он улыбнулся, поднимаясь на ноги. Но в глазах его читалось безумное удовлетворение, которое могло быть как следствием невероятной преданности делу, так и близящегося сумасшествия.

— Я и не ждал от вас честного ответа, мистер Бартлетт, — сказал он. — Я лишь хотел уведомить вас, что любые знаки внимания, которые вы решите оказать Джулии Прентис, не останутся без внимания Брачной полиции — и наказания.

— Вы можете идти, — ответил я, открывая дверь.

— Не забывайте, что я могу вернуться, мистер Бартлетт. И помните новую заповедь — не смей глядеть на женщину с вожделением!

Слегка покачиваясь, долговязый инспектор покинул мое жилище. Сжав кулаки, я с трудом сдерживал ругательства, которые вертелись на языке. Когда входная дверь захлопнулась, я без сил прислонился к ней.

Я слышал рассказы о фанатиках, истовых поборниках супружеской верности. Мне даже доводилось присутствовать на публичном побитии камнями в Колизее и видеть окровавленные тела на песке арены. Но до сего момента ни то, ни другое не открыло мне глаза на истинную суть вещей.