Дар милосердия - [45]

Я смотрел в глаза обреченного и поражался милосердию, сияющему в их глубине. Тут он заметил меня и сразу все понял: кто я, зачем явился. Он угадал представителя умирающей расы, слишком незрелой эмоционально, чтобы встретить смерть лицом к лицу. Взгляд его преисполнился жалостью. Ко мне, ко всем нам, кто так и не повзрослел за годы жизни, к нам, чье духовное развитие неизмеримо отстало от физического и технологического. Охваченный стыдом, я вдруг понял суть древнейшей добродетели, которой пренебрегали так долго, что в конечном итоге забыли. Эта добродетель зовется смирение.

Взгляд мученика переместился на толпу и на город у подножия холма. Запекшиеся губы дрогнули, и раздались слова. Бессмысленные для меня, не знающего языка, Бессмысленные для землян-варваров, чья духовная недоразвитость мешала понять родной язык.

«Отче, отпусти им, ибо не ведают, что творят».

Голова упала на грудь. Вдалеке раздался удар грома…»

— Уходим! — перебил Таннер. — Какой нам прок от марсианского писания, будь оно хоть трижды на греческом?! Словами сыт не будешь. Давайте искать еду!

— Боюсь, другой пищи на Марсе не сыскать. Да и не надо. — Капитан заметно успокоился, и луч фонаря больше не дрожал. — Читай до конца, Биннс!

— Осталось чуть-чуть, сэр. «…и буря зловещей тенью накрыла город. На вершине холма все замерло. Кресты с истерзанными телами; воины, застывшие посреди игры; толпа в благоговейном ужасе; три плачущие женщины; М’нэйт, Прэйт и я — все словно чего-то ждали. Зигзаг молнии вселенским мечом расколол небо. Ударил гром, и полил дождь, перешедший в ливень. Поднявшийся ветер подхватил огромные капли и потоками обрушил на холм. Напуганные зеваки поспешили по домам.

Я будто ослеп. М’нэйт и Прэйт схватили меня за руки и потащили прочь. Дождь и слезы вперемешку текли по моим щекам, вымывая из души последние крупицы детства.

Я первым из марсиан смирился с исчезновением нашей расы…

Эти сроки пишутся во время обратного рейса «Земля-Марс». На языке того, кто умер на кресте. Иначе нельзя. Я задержался на Земле, чтобы освоить диалект местности, где распяли Христа. М’нэйт и Прэйт помогают мне, выверяют каждое слово и поддерживают решение поделиться со всем Марсом откровением с Голгофы.

Мы не вправе посягать на Землю. Наша раса за долгие века не породила ни одной зрелой личности. Марсианские конструкции из дерева и камня совершенны, но разум дремлет в колыбели, не достойный даже беглого взгляда. Нам не хватает идеологии, оправдывающей дальнейшее существование.

Истинно утверждает Тэрин в труде «Государство и человек», что «долговечность расы соизмерима с долговечностью родной планеты». Хочешь жить дольше — заслужи. Наша раса не заслужила. Мы свое отжили. Веками понимали это, но отказывались принимать. Не желая мириться с неизбежным, разрабатывали бесполезные стимуляторы почвы, строили космические корабли, намереваясь завоевать соседей на ближайших планетах. Но так не может продолжаться вечно. Зрелость — понятие всеобъемлющее, но в первую очередь она объемлет милосердие. В конечном счете, милосердие и есть зрелось. И если мы считаемся зрелой расой, то должны оправдать это звание.

Это откровение с Голгофы, тот завет, который мы с Прэйтом и М’нэйтом призваны донести до соотечественников. Последнее будет нетрудно, поскольку все происшедшее записано на пленку. Стоит только взглянуть в глаза распятого человека, чтобы понять: для Земли наступило время жить, а для Марса — умереть.

Со спокойным достоинством…»

В марсианском соборе трое землян молча стояли перед гигантским распятием, окруженные пустыми скамьями. В радужном сиянии купола пылинки сияли, как микроскопические солнца.

— Вы правы, сэр, — нарушил молчание Биннс. — Своего Христа у них не было, но они в нем нуждались.

— И в итоге обрели нашего, — кивнул Фаррелл. — Сделали то, чего никогда не удавалось землянам. Правда, истолковали по-своему. Впрочем, неудивительно. Марсиане — относительно зрелая раса. Они поклонялись Христу как взрослые, а мы — как дети.

— Чистой воды мракобесие, — буркнул Таннер. — Пойдемте отсюда!

Покосившись на него, Фаррелл снова обратил взор на лик распятого.

— Ладно, — через секунду согласился капитан, — уходим. Нам тут и впрямь не место.

В мертвой тишине мужчины брели по проходу. Радужный свет становился все бледнее, долгий марсианский день клонился к закату. У ближайшей от входа фрески Фаррелл остановился, пристально вгляделся в древние, но такие живые лица. Таннер и Биннс последовали его примеру.

На фреске старик в белых одеждах стоял на полуразрушенном холме. Справа располагался овальный экран с изображением распятия. Толпы народа на склонах холма с восхищением смотрели на экран. В их облике присутствовала некая чужеродность, но внешне марсиане легко бы сошли за жителей какого-нибудь экзотичного уголка Земли.

Ниже по мраморной стене шла надпись. Фаррелл перевел на нее фонарик:

— Биннс, прочтешь?

Тот наклонился вперед:

— Да, сэр, это тоже на арамейском. «Святой Орлин учит Новой Духовной Зрелости».

— Какая к черту разница! — взорвался Таннер. — Ну, умерли они! Дальше что?

— Хочу понять, каким образом, — миролюбиво откликнулся капитан. — В нашем случае пригодится.