Дар - [10]

Но самым жутким и впечатляющим было сходство Лины с Гелей. Лина выглядела, как Геля, которая тратила листочки календаря своей жизни, а их становилось всё меньше и меньше… Она выглядела, как Геля, у которой не осталось ничего; как Геля, которая жила отголосками чужого счастья.

Все теории и объяснения разбивались о печальный взгляд этих огромных глаз на измождённом лице, полный мягкой лунной улыбки, ласковый и какой-то запредельный, неземной — взгляд человека (существа?), который уже перешагнул некую грань и одной ногой там, в другом измерении.

Сколько их, этих измерений?..

Рину вдруг бросило в ледяную пропасть ужаса: если это хрупкое создание породило их с Гелей мир, который сейчас смотрел луной с неба и шелестел морем, то что с ним станет, если Лина… Если она… Рина не могла ни выговорить, ни даже подумать это слово. Но его подсказывал сам вид Лины — больной, истаявший, полупрозрачный.

— Ты хочешь спросить, не исчезнет ли ваш мир, когда я умру? — улыбнулась Лина, и около её рта обозначились истощённые складочки. Её череп реально был обтянут практически одной кожей.

Это был не вопрос, а пульсирующий комок ужаса, ледяной и парализующий. Благополучная, спокойная, рациональная часть Рины, готовая верить, что всё это — какой-то бред, что всего этого НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, была им оттеснена и съёжилась в уголке. Её жалкие аргументы не приживались на этой почве — вернее, на этом песке, что раскинулся под Риной и Линой. Чудесном белом песке, который так красиво оттеняет загорелую кожу.

Лина не нуждалась в словах, ей было довольно вскинутого на неё взгляда Рины, полного вышеописанных чувств.

— Я хочу надеяться, что этот мир никуда не денется, даже если меня не станет. Ведь вы стали самостоятельными, обрели свою волю в его рамках… Почему бы и всему миру не стать автономной реальностью, независимой от создателя? Но я ещё подумаю над этим вопросом.

И она посмотрела на Рину с безграничной, неземной, нечеловеческой любовью. В её глазах отражалась луна и безлюдный ночной пляж.

Геля спала, озарённая лучами заходящей луны. В приоткрытое окно врывалось цветочное дыхание сада, роскошные светлые волосы разметались по подушке. От этого прекрасного зрелища у Рины, присевшей на краешек постели, слёзы наворачивались на глаза. Коснувшись её лба губами, Рина тихонько выскользнула из спальни и прошла в мастерскую.

Когда в окна дома заструились рассветные лучи, картина была закончена. Рина написала лицо — лицо Лины. А ещё она добавила кота, который в своё время убаюкивал её мурчанием, прогоняя бессонницу.

Дым от сигариллы летел в открытое окно. Откинувшись в кресле, Рина смотрела в потолок. Всю эту ночь она провела без сна, но физической усталости не чувствовала. Была какая-то светлая опустошённость, лёгкая дрожь нервов и оцепенение. Приятное или жуткое? Скорее, философское.

Она так и не поцеловала Лину. Ни разу, хотя заикалась насчёт «осушить слёзы поцелуями». Трепло. Какое же трепло… Теперь-то, мысленно, она целовала её с головы до ног, но какой Лине в том прок? Слишком поздно. Ей, лежащей на картине, уже всё равно.

На пороге мастерской показалась Геля — в шёлковом пеньюаре, под которым проступали её мягкие, округлые, соблазнительные формы. Она была слегка растрёпанная со сна, милая и очаровательная. Прислонившись к косяку и положив одну руку себе на талию, она проговорила с улыбкой:

— Ну ты даёшь… С утра пораньше — и уже за работой? Кофе будешь?

Рина не искала сознательно в ней черты Лины, та сама смотрела из её облика. У Гели был её голос, её интонации, её взгляд. И любовь в нём… Но более земная, что ли. Впрочем, не менее прекрасная.

— Пожалуй, не откажусь. Кстати, я закончила ЭТУ КАРТИНУ.

«Эта картина»… О, Геля знала, о чём речь. Ещё бы! Рина столько корпела над ней, бросала и возвращалась, а после сеанса работы над этим холстом у неё всегда было такое измученное лицо и далёкие, опустошённые глаза… Брови Гели вскинулись, во взгляде сверкнули радостные искорки.

— Правда? Ну, наконец-то! Слушай, это надо отметить! Кофе я, конечно, сейчас принесу, но и кое-что другое не помешает…

Она упорхнула, а Рина осталась в кресле, слушая звуки утра. Настоящего, реального, осязаемого. Рассвет разгорался, сад благоухал, город просыпался, над заливом кружили чайки. Всё — как всегда. Ничего не изменилось ни на йоту, луна и солнце не упали с неба. Табак имел вкус табака, дым всё так же тепло струился в лёгкие. Кресло было креслом, дом — домом, рододендроны цвели.

— Так, а вот и вино! Ну и кофе тоже. — Геля, неся с собой жизнерадостность, праздник и уютное облако кофейного аромата, лебёдушкой проплыла с подносом.

Она грациозно поставила его на столик и присела у кресла, вскинула на Рину сияющий, улыбчивый взгляд.

— Надеюсь, ты удостоишь меня чести стать первой зрительницей?

На подносе были две белые чашки с кофе и два бокала, наполненные рубиново-красным вином. Один Геля протянула Рине, второй взяла себе. Дзинь! Бокал звякнул о бокал, и чувственные губы Гели прильнули к краю сосуда, выпивая хмельную влагу. Рина едва притронулась.

Рука Гели дрогнула и поставила бокал — двойник того, нарисованного: она увидела картину. Рина жадно, с бешено бьющимся сердцем следила за ней. Родные глаза наполнялись слезами, приоткрытые губы задрожали.