Даниэль и все все все - [71]

…Вот после этих слов у меня случилась пауза, понадобилось лезть в шкаф, вдруг выпала книжка из моего детства «Жизнь на льдине», автор – Папанин. Да не могла она сохраниться, с конца тридцатых на глаза не попадалась, и вдруг… как это понимать, Александр Наумович? Ну, не знаю.

Сейчас пишу и слышу его голос, поддаюсь ритму его речи. Его власть над нашими душами, нашими перьями, нашими машинками была огромна. Мне нравилась моя вассальная зависимость. Я любила его слушаться и слушалась с усердием прилежной ученицы. Его яростное эссе в «МК» «Петя, не бросай Машу!» изучала как образец безукоризненного стиля.

Он был суров, спуску не давал, жучил за неточности в текстах. Когда я познакомилась с Наташей Садомской, она тотчас сказала:

– О, это вы, а я так много слышала о вас от Асаркана.

Скрыв трепет, спрашиваю смиренно:

– Что же вы слышали?

– Да когда он приходит, говорит: а Ира Уварова бутерброд делает не так.

Это был единственный положительный отзыв о моем творчестве, до меня дошедший за многие годы нашего общения.

Конечно, он был одаренным ловцом душ, и все же главным его призванием было вот что. Он был непревзойденным организатором ритуалов. Думаю так: если в первобытном мире возникли фетиши, кто-то должен был не только их утверждать, но и обучить племя, как им поклоняться.

Первый общественный ритуал в новой действительности, наш собственный, а не государственный, сам собой завязался в кафе «Артистическом». На дворе стояла оттепель, хотелось где-нибудь на людях выпить чашечку кофе, как у Хемингуэя, как у Ремарка. Кафе «Артистическое» недалеко от журнала «Театр», от театра «Современник» – а это были наши точки (хотя МХАТ, между прочим, и вообще от этого кафе через дорогу, но мы его в упор не видели). Итак, в «Артистическое» лучше всего было забежать на пару минут и застрять до вечера. Там шумно, бестолково, празднично. Но для того, чтобы обозначился момент перевода хаоса в космос, нужен был какой-никакой ритуал. Тут-то и требовался Асаркан. При входе в кафе была мраморная полка, на полке нужно было складывать сахар «для Асаркана».

К чашке двойного черного кофе полагались две упаковки рафинада, одну следовало класть на полку, вечером приходил он, сахар забирал, чтобы было с чем дома чай пить. О том, как будет употреблен сей запас ночью, когда он будет писать для журнала «Театр», для «МК», он информировал прихожан – потенциальных или уже приобщенных. Истинно и азартно отправляли мы ритуал – наш, а не государственный. Частный, а не политический.

Он обучал нас всех:

как читать «Винни Пуха» в переводе Бориса Заходера;

как любить детей;

как слушать Окуджаву.

На том алфавит обрываю, поскольку на последнем пункте мне совершенно необходимо остановиться. Песни Булата витали в воздухе. И мы ловили их как бог пошлет. Асаркана это не устраивало. Нужно было ввести стихию в систему. Начиналось все с того же «Артистического», где уже наметился кое-какой ритм единения с помощью Асарканьего сахара, но…

Но вдруг позвонил Асаркан!

Вдруг. Неожиданно. Мне. (А я еще стеснялась его ужасно, он только пару раз бывал у нас дома, в первый раз принес грозный обрывок плаката: «Берегись голых и оборванных», слово «проводов» купировано за ненадобностью, и вот – звонок):

– Мы в кафе «Артистическое», Булат пел, но не разрешили, мы едем к вам.

Боже, Булат! А в доме ничего нет, срочно вызываю подругу, сооружаем скромный ужин на четверых, Асаркан с Окуджавой, мы с Галей Кузиной… Звонок в дверь, они входят, Асаркан с Булатом, Булат с гитарой – но!

Но дверь за ними не собирается закрываться, напротив. Гостеприимно распахнувшись, она впускает толпу. Да, толпу, так бывает только во сне. Уводя Булата, Асаркан пригласил всех, кто был в кафе, следовать за ними, они и последовали. Посетители «Артистического» к вечеру порядком набрались и мгновенно распространились по квартире. Кто-то расположился поспать, кто-то открыл холодильник, выражая законное недовольство скудостью содержимого, какая-то пара закрылась в ванной, очевидно принимать душ. Не могу сказать, что кто-либо был неучтив ко мне, меня просто никто не заметил. Была у нас в квартире маленькая комната с неприметной дверью, туда и схоронились Асаркан, Булат, Галя и я. Прочие нас не хватились. Булат был раздосадован сокращением аудитории, но пел. Слушая его первый раз в жизни, я все же краем сознания тревожилась, как они все из дома уберутся, да и уберутся ли когда-нибудь. Хорошо, что Павлик с бабушкой уехали в Киев, у бабушки сердце, ну и так далее. Нет необходимости сейчас вспоминать, кто положил конец этому благородному собранию, гудящему по всей квартире, достаточно сказать: никак не Асаркан.

Думаете, я после этого вечера перестала его чтить? Нет, конечно. Тем более что он приносил в дом, да и не только в наш, много хорошего. А кто одарил моих родителей негритенком, если не он? Ну да, он у них в Киеве бывал, приводил своих гостей, однажды, когда в Киеве оказалась и я, поехал со мной в дальнее село Городжив, где полулегально играли вертепное действо, а в другой раз привез из Москвы огромный стеганый куль, содержащий внутри младенца, был младенец коричневый, лакированный, как антикварный африканский божок. Вообще-то это была девочка, Джулиана Иси, Исишка, если по-нашему. Что ж сегодня вспоминать, где он это сокровище добыл, важно, как он безошибочно младенца пристроил. Он, видевший каждого насквозь, понял мгновенно – моих родителей, маму и отчима, можно осчастливить, одарив экзотическим младенцем. О том, как повезло Исишке, говорить излишне.