Даниэль и все все все - [63]

– Я узнаю их по глазам.

Так он говорил – и узнавал.

Он узнавал прирожденного художника или актера по глазам. Люди эти – обладатели голосов в деревне, гистрионы и скоморохи, бродячие музыканты, битые на Руси, где ломали деревянные музыкальные инструменты. Люди эти и сейчас среди нас. Люди эти, говорил он, странные, в бытии трудные, порой неприятные. Но совершенно необходимые. Еще его интересовало устройство «актерской стаи», он знал законы существования малой группы, какие там необходимы роли. Говорил, что устойчивость труппы дель арте, великих итальянских уличных комедиантов, была обеспечена именно равновесием строго определенных типов, режимом поведения масок:

– Такая труппа должна была выстоять в любой ситуации и против огромной враждебной толпы – тоже.

Мне кажется, он свой ансамбль проверял на прочность, и не случайно ансамбль часто подходил к критической точке, готовый распасться, но всякий раз из опасности развала выбирался, уподобляясь мокрому птенцу по имени Феникс.

Это русское многоголосье было таково, что он каждому в ансамбле давал быть музыкальным инструментом. Кто скрипкой был, кто флейтой – как там, в сказках, девицы становились дудочками? И пели. Но ему была важна природа каждого, он личность вытягивал наружу, как на исповеди. Каждый – инструмент-голос, личность, роль.

И когда он пришел на Таганку, к Любимову, вступил в «Бориса Годунова» (это было в 1982 году), он не только многоголосье внес туда, но и многое другое, что знал. Хотя бы русскую народную драму «Царь Максимилиан». «Царя» уже лет десять играли в ансамбле, в реконструкции Виктора Новацкого. Покровский, конечно же, был Крысоловом, магнетическая сила его была велика и за ним шли, и шел Новацкий – до самого конца. И актеры Таганки, строптивые и своевольные, тоже за ним пошли. Таганские актеры и ансамбль Покровского стояли на сцене, образуя круг с пустотою внутри. «Круг – вся земля, хор – весь народ», – говорил Алексей Ремизов в «Максимилиане», назвав при этом русскую народную драму портянкой Шекспира. Герои выходили в центр круга и отступали назад, и напряженность действа была предельная. Нужно ли говорить, что спектакль закрыли? Это закрытие, производимое безликим начальством, было особенно гнусно. Может быть, тогда Любимов впервые понял, что отъезд неизбежен. На пороге стояло непонятное новое время.

Покровский уехал в Америку. Перед тем хлопотами Родиона Щедрина ансамбль был в Бостоне на фестивале. Щедрин ансамбль любил, иначе быть и не могло (как они его пародировали в юбилей! вышли во фраках…).

Бостон был сражен. Перед Покровским и его ансамблем открывались фантастические перспективы. Но они снова обнаружились в Москве. Выступали. Уезжали опять. В сущности отрыва от России не случилось. Все оказалось сложнее. Может быть, печальнее, чем хотелось, а может, и нет. Между двух континентов. В Америке Абигейль Адамс и импресарио Джон Эйр налаживали контакты с чужим миром. Ансамбль вступил в некую образовательную программу, стал путешествовать по штатам. Что касается самого Покровского… Он в архаические пласты вторгся как первопроходец, это потом в деревенский российский Клондайк потянулись прочие золотоискатели, но он – первый. Первым же разглядел, расслышал пение казаков, на коня садился, чтоб знать, что с голосом происходит, когда певец на коне. А духовный стих, который освоил ансамбль?

Попробую сказать о главном: чем дальше он забирался в доисторические глубины, тем отчетливее выступал перед ним в перспективе авангард. И когда они нашли друг друга с Полом Винтером – ансамбль Покровского и Винтеров экологический джаз, – это было естественно. Поразительное заключалось в другом. В том, что Покровский понял, как русский авангард 1910-х – 1920-х годов в сущности свое новое, принципиально новое, искусство выстраивал на могучем фундаменте древних истин и древних знаний. Покровский именно так решал в Америке «Свадебку» Стравинского, перед тем проведя строго следствие по делу: почему Стравинский от знания народного зырянского пения отрекся.

В это же время молодые композиторы Антон Батагов и Владимир Мартынов совершили открытие поэзии Хлебникова. Они писали музыку, вслушиваясь в магические хлебниковские ритмы, – и ансамбль, конечно же, оказался подготовлен к исполнению. Пели они Хлебникова в Москве.

Дмитрий Покровский… Думаю, перед смертью он до конца прошел путь познания авангарда. Он только не успел поставить «Желтый звук» Кандинского, литературное произведение, построенное на языческих ритуалах зырян.

Обе огромные реки, фольклор и авангард, он переплыл. Впереди мог быть только непознанный берег, но каков он – мы уже не узнаем.

Умер он в Москве, внезапно – сердце не выдержало неимоверного напора энергий и… неприкаянности.

Осиротевший ансамбль пел на Таганке в траурные дни похорон, на девятый день и на день сороковой; в Малом зале поместились лишь свои.

В Америке Пол Винтер дал прощальный концерт в память о Дмитрии Покровском. Концерт транслировался. Слушала вся Америка…

Питер Шуман – большой шаман

«Я завидую временам, когда искусство было всесильным», – сказал Питер Шуман, отвечая при первой встрече на мои осторожные расспросы.