Данайцы - [12]

Не помню наверняка, что подвигло меня к моей догадке, но я увидел, что, скорей всего, это полковник убил солдата. Значит, в расстреле участвовали солдаты? Солдаты в парадной форме стреляли в празднично одетых людей? Я попытался представить, как это было, но отчего-то мог думать только про то, как полковник стреляет в солдата.

Гвардеец был еще совсем мальчишка. Он лежал навзничь в углублении в полу, в луже крови, перемешанной с ослизлой дрянью из «спальни», глаза его были открыты. Полковник попал ему в горло и в щеку. Из люка в потолке еще продолжала течь вода, брызги летели солдату в лицо. Вода капала и мне на забрало. Я подался назад, нащупывая лестницу, запнулся и чуть не упал. Первой мыслью моей, внушенной ужасом увиденного, была мысль простая и угловатая до пошлости: «Что же со всем этим делать?» Впрочем, ничего большего я и думать не смел, я гнал от себя мысли как опасных насекомых и, наперекор им, с азартом всматривался в стены, в кровавые полосы и пятна на них, вычисляя, отчего могли выйти столь замысловатые рисунки. Задачка моя была несложная: в силу того, что после старта невесомость и перегрузки чередовались между собой, трупы подобно броуновским частицам двигались по отсеку. Они, наверное, еще продолжали кровоточить, отчего кровь оставалась на потолке и на стенах. Этих людей пригласили осмотреть корабль и, зная, что «Гефест» стартует с минуты на минуту, хладнокровно убили. Экскурсией им предлагалось разрешить какие-то сомнения относительно Проекта. Уже не важно, какие. Генералы были с супругами (помимо полковника – он, видимо, догадывался, на что шел), кто-то взял с собой дочку, и, разумеется, ни у кого и в мыслях не было удивляться сопровождению вооруженных гвардейцев.

Догадки эти пронеслись в голове моей за долю секунды – время спасительного затмения моего истекало. Ощущая себя лишь в местах соприкосновения с внутренними оболочками скафандра, я поднялся по лестнице, пробил шлемом поролоновые потроха тюка и свалился без сознания где-то сбоку него.

***

Два часа, минувших после того, как я очнулся с холодным компрессом на лбу, заставили меня взглянуть на мою жену как на человека, мало или же совсем мне не знакомого. Все это время я провел в рубке, между тем как она – я не сразу мог в это поверить – избавлялась от трупов. Она появлялась в рубке, чтобы спросить, где отвертка или гаечный ключ, и я с замиранием сердца смотрел на маслянистую кровь, которой были вымазаны ее пальцы. Трупы она перетаскивала куда-то на нижние палубы под «бойней», где, с ее слов, все было «нормально» и даже работал санузел. Я знал, что она кончила курс в мединституте и посещала анатомический театр, но чтобы так запросто обращаться с трупами, с тем, что там было внизу – к этому, пожалуй, я был готов еще менее, чем к самой «бойне».

Набравшись смелости, я поинтересовался у нее, за что убили всех этих людей. Она ответила всего лишь одним словом:

– Оппозиция.

Уточнять я ничего не стал.

На корабль, видимо, заманили тех, кто знал об истинной подоплеке полета и мог представлять опасность как свидетель. Отсек под «спальней» служил идеальным кладбищем для улик, ведь после старта «Гефест» был недосягаем ни для каких экспертиз и эксгумаций. Выходит, полковник, на которого я написал донос, действительно пытался помочь нам?

От люка в «спальню» терпко веяло запахом духов.

Я сел за компьютер и бездумно щелкал клавишами.

Руки мои пахли ржавой водой, я глядел на них как на что-то чужое, не принадлежащее мне. Они дрожали, и мне казалось, что это дрожат руки человека, в теле которого я заключен, будто в скафандре. Пальцы липли к клавишам, под ногтями чернела грязь.

«Как как как…» – вырастала строка на экране компьютера.

Я вспоминал Ромео, вспоминал наши совместные ужины, и с неожиданной легкостью понимал вещи, до сих пор скрытые от меня. Те очевидные вещи, разумение которых было мне не под силу, потому что я относил их насчет себя, а не насчет этого, внешнего человека. Я, например, понимал, что присутствие Ромео на наших званых ужинах должно было дисциплинировать меня, напоминать, что при ином стечении обстоятельств я мог запросто оказаться на его месте. И что, скорей всего, они с Юлией были близки и после нашей женитьбы. Если же так все и было, то это сполна объясняло другую закономерность – что до известия о гибели несчастного у нас с ней все шло гладко и мило, мы были счастливой парой. Одновременно с тем, как все эти очевидные вещи поселялись в моем сознании, входили в него подобно бесцеремонным жильцам, что-то другое отмирало, исчезало во мне навсегда. И если я пытался вспоминать Юлию, какой она была два, три года назад, то получалось, что между нею и тем человеком, который перетаскивал сейчас внизу трупы и замывал кровь, не было ничего общего. Получалось и то, что между двумя этими людьми вставала маленькая девочка с черной смолистой массой вместо уха, что из глаз моих шли слезы, и я глядел, как на экране растет бесконечное слово: «…ааа…»

***

К концу дня у меня поднялась температура, а ночью открылся сильный жар.

Я помню, как Юлия волокла меня из рубки вниз и как я истерически хихикал, воображая себя трупом. Мне мерещилось, будто меня хотят сжечь в печи и самое страшное заключается не в том, что я сгорю, а в том, что сжигание моего тела как-то повлияет на работу холодильной камеры, в которой Юлия спрятала трупы. Поэтому, говорил я Юлии, единственным местом, где можно осуществить кремацию, являются маршевые двигатели.