Дѣла минувшихъ дней. Записки русскаго еврея. В двух томах. Том 1 - [25]

Шрифт
Интервал

.

Послѣ занятій съ рабби Янкель-Нохимомъ для меня уже невозможно было найти подходящаго учителя. И, притомъ, отецъ мой считалъ, что учитель мнѣ уже не нуженъ, а необходимо лишь руководство при самостоятельномъ изученіи Талмуда, такъ какъ система изученія была, по его мнѣнію, въ достаточной мѣрѣ мною усвоена. И если бы не ранній возрастъ, я былъ бы уже тогда отправленъ въ ешиботъ для усовершенствованія, чтобы въ 14—15 лѣтъ получить «смихо» (удостовѣренія раввина о подготовленности ученика стать самому раввиномъ). Дальше этого честолюбивые замыслы отца въ тотъ моментъ не шли. Слава обо мнѣ, какъ о мальчикѣ талмудистѣ, въ Полтавѣ была установлена. Подготовленность свою мнѣ довелось доказать на дѣлѣ по слѣдующему случаю. Одинъ изъ братьевъ моей матери, воспитанникъ Мирскаго ешибота, — кстати сказать, рѣдкій стилистъ-гебраистъ, авторъ превосходныхъ небольшихъ стихотвореній на древне-еврейскомъ языкѣ, — долженъ былъ жениться. Свадьба происходила въ мѣстечкѣ Рѣшетиловкѣ, въ 35 верстахъ отъ Полтавы. На эту свадьбу отправилась вся семья, взяли и меня съ собой. Мнѣ было около десяти лѣтъ. Обычная еврейская свадьба, въ балаганѣ, спеціально для сего выстроенномъ; на нее собрались всѣ мѣстные евреи. Послѣ произнесенія женихомъ-талмудистомъ, согласно ортодоксальному обычаю, «дрошо», т. е. рѣчи на талмудическую тему, выступилъ съ «дрошо» и я, десятилѣтній мальчикъ, на тему, — я это отчетливо помню, — касавшуюся постановленій о соленіи мяса, употребляемаго въ пищу; тема была разработана мною подъ руководствомъ отца — или рабби Янкель-Нохима, — но почти самостоятельно. Мое изложеніе затрагивало разныя мѣста Талмуда и различныя мнѣнія комментаторовъ, — словомъ, представляло типичную дрошо со всѣми ея особенностями. Рѣшетиловскіе евреи были повергнуты въ изумленіе.

Хочу сказать нѣсколько словъ объ этомъ дядѣ, Веніаминѣ Ошмянскомъ, явившемъ собою примѣръ того, какъ безплодно погибали способности и даже таланты въ сѣрой обстановкѣ еврейской жизни.

Я уже упомянулъ о томъ, что онъ былъ прекраснымъ гебраистомъ. Еще мальчикомъ онъ проявлялъ большія лингвистическія способности. Обладая незаурядной памятью, онъ усвоилъ себѣ языкъ и стиль пророковъ, которыхъ онъ зналъ наизусть. Въ возрастѣ 13—14 лѣтъ онъ былъ отправленъ въ мирскій ешиботъ, для чего воспользовались оказіей послѣ Ильинской ярмарки, съ упомянутымъ уже разъ балагулой Кивой. Въ Мирѣ онъ пробылъ нѣсколько лѣтъ и неожиданно оттуда скрылся. Семья много мѣсяцевъ была въ неизвѣстности, гдѣ онъ находится. Самъ онъ и потомъ скрывалъ авантюру, въ которую пустился. Повидимому, онъ успѣлъ ознакомиться съ нѣкоторыми произведеніями еврейской литературы, заразился просвѣтительными стремленіями и задумалъ учиться. Ему это не удалось, и онъ вернулся въ Полтаву 18-лѣтнимъ юношей. Угрожала «опасность», что онъ въ Полтавѣ проявитъ свою склонность къ общему образованію и къ литературнымъ занятіямъ, для которыхъ онъ отъ природы былъ предназначенъ. Эту опасность устранили: его поспѣшили женить. Молодой человѣкъ очутился въ Рѣшетиловкѣ, какъ «зять на кормленіи» («эйдемъ афъ кестъ»). Рѣшетиловская тина его засосала; въ качествѣ самаго ученаго среди евреевъ, онъ занялъ центральное мѣсто среди мѣстныхъ невѣжественныхъ хассидовъ, сталъ увлекаться каббалой. Блестящій его еврейскій стиль проявлялся лишь въ корреспонденціи съ родными и въ сочиненіи стиховъ по разнымъ случаямъ. Имъ никогда не суждено было увидѣть свѣтъ. Черезъ короткое время, когда обѣднѣлъ его тесть, онъ вернулся въ Полтаву, обремененный дѣтьми малъ-мала-меньше. Его оцѣнили, какъ знатока еврейскаго языка, и нашлись любители, которые брали у него уроки, чѣмъ онъ и добывалъ скудныя средства. Съ литературными занятіями пришлось покончить. Впослѣдствіи онъ заболѣлъ горловой чахоткой и послѣ долгихъ лѣтъ страданій умеръ. Такъ погибло несомнѣнно крупное дарованіе, котораго нельзя было въ немъ не признать всякому, кто знакомъ былъ съ его писаніями.

Мой отецъ не могъ не дѣлать уступокъ требованіямъ времени и мѣста. Я еле говорилъ по-русски и до 9 лѣтъ не умѣлъ ни читать, ни писать на этомъ языкѣ. И вотъ отецъ счелъ необходимымъ обучить меня и русской грамотѣ. Способъ обученія въ хедерахъ былъ самый незатѣйливый. На два или, самое большее, на три часа въ недѣлю приходилъ приглашенный на роль учителя обыкновенный штабной писарь, обладавшій красивымъ почеркомъ, и давалъ намъ списывать прописи. Въ рѣдкихъ случаяхъ приглашался гимназистъ старшихъ классовъ; но я до 12 лѣтъ дальше штабного писаря не пошелъ. Не помню, гдѣ и какъ я научился читать по-русски; если не ошибаюсь, — самоучкой.

Освобожденный отъ хедера въ возрастѣ послѣ 10 лѣтъ, я нѣкоторое время, какъ уже упоминалъ, обучался у отца, главнымъ образомъ Пророкамъ, а остальное время проводилъ ежедневно въ молитвенномъ домѣ надъ изученіемъ Талмуда. Одинъ въ пустомъ помѣщеніи, окруженный фоліантами, я углублялся въ занятія, и гулко раздавался въ пустомъ помѣщеніи мой дѣтскій напѣвъ, обычный при чтеніи Талмуда. Временами я испытывалъ минуты высокаго подъема духа, доходящаго до экстаза. И на всю мою жизнь незабвенными остались эти моменты высокаго умственнаго напряженія и наслажденія, когда мысль ширится и ширится, мозгъ какъ бы разверзается и готовъ объять необъятное. По временамъ попадались мнѣ въ руки книги и не талмудическаго содержанія. Помню тѣ усилія, которыя я прилагалъ, чтобы понять попавшее мнѣ въ руки философское сочиненіе Маймонида «Море-Небухимъ». Въ этомъ сочиненіи «Рамбамъ» (Маймонидъ) развиваетъ аристотелеву философію, приспособляя ее къ еврейскому міросозерцанію. Я ловилъ отдѣльныя мысли, но пониманіе общаго оставалось для меня, само собою разумѣется, недоступнымъ, и мои усилія были напрасными. Пытался я неоднократно проникнуть и въ лабиринтъ каббалы и усиленно стремился понять «Зогаръ», но дальше значенія десяти «сефиротъ» въ пониманіи Зогара я собственными силами въ это время пойти не могъ. Никакихъ желаній выйти изъ заколдованнаго круга старой еврейской письменности у меня не проявлялось. Ничто не выводило меня за этотъ кругъ, и я съ нетерпѣніемъ ждалъ момента, когда буду отправленъ въ ешиботъ. Такъ прошло время, пока я достигъ 12-лѣтняго возраста.


Еще от автора Генрих Борисович Слиозберг
Джон Говард. Его жизнь и общественно-филантропическая деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Рекомендуем почитать
Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Имя полковника Романа Романовича фон Раупаха (1870–1943), совершенно неизвестно широким кругам российских читателей и мало что скажет большинству историков-специалистов. Тем не менее, этому человеку, сыгравшему ключевую роль в организации побега генерала Лавра Корнилова из Быховской тюрьмы в ноябре 1917 г., Россия обязана возникновением Белого движения и всем последующим событиям своей непростой истории. Книга содержит во многом необычный и самостоятельный взгляд автора на Россию, а также анализ причин, которые привели ее к революционным изменениям в начале XX столетия. «Лик умирающего» — не просто мемуары о жизни и деятельности отдельного человека, это попытка проанализировать свою судьбу в контексте пережитых событий, понять их истоки, вскрыть первопричины тех социальных болезней, которые зрели в организме русского общества и привели к 1917 году, с последовавшими за ним общественно-политическими явлениями, изменившими почти до неузнаваемости складывавшийся веками образ Российского государства, психологию и менталитет его населения.


Свидетель века. Бен Ференц – защитник мира и последний живой участник Нюрнбергских процессов

Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.


«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.


Последовательный диссидент. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»

Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.


О чем пьют ветеринары. Нескучные рассказы о людях, животных и сложной профессии

О чем рассказал бы вам ветеринарный врач, если бы вы оказались с ним в неформальной обстановке за рюмочкой крепкого не чая? Если вы восхищаетесь необыкновенными рассказами и вкусным ироничным слогом Джеральда Даррелла, обожаете невыдуманные истории из жизни людей и животных, хотите заглянуть за кулисы одной из самых непростых и важных профессий – ветеринарного врача, – эта книга точно для вас! Веселые и грустные рассказы Алексея Анатольевича Калиновского о людях, с которыми ему довелось встречаться в жизни, о животных, которых ему посчастливилось лечить, и о невероятных ситуациях, которые случались в его ветеринарной практике, захватывают с первых строк и погружают в атмосферу доверительной беседы со старым другом! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.