Дѣла минувшихъ дней. Записки русскаго еврея. В двух томах. Том 1 - [23]
А можетъ быть, имѣлъ значеніе для настроенія евреевъ престижъ Наполеоновской династіи, какъ отголосокъ далекихъ воспоминаній о политикѣ въ еврейскомъ вопросѣ Наполеона I, — о созывѣ Синедріона, который еврейство въ массѣ понимало, какъ попытку создать то, что мы теперь называемъ еврейской автономіей, и не постигало истиннаго, чисто ассимиляціоннаго значенія этого акта? Съ глубокой печалью еврейское населеніе въ Полтавѣ восприняло доходившія до него вѣсти о пораженіяхъ французской арміи и, наконецъ, о Седанскомъ разгромѣ.
Въ одинъ жаркій августовскій день этого лѣта, передъ закатомъ, наблюдалось необычайное явленіе: небо было до того красное, что, казалось, весь небосклонъ объятъ пламенемъ. Становилось жутко. Евреи объясняли это небесное явленіе предзнаменованіемъ ужаснаго несчастія для человѣчества отъ кровопролитнаго уничтоженія французской арміи. Съ этого дня у меня осталась инстинктивная боязнь краснаго неба, подобная той, которую многіе ощущаютъ во время грозы.
Началъ я свое талмудическое образованіе съ трактата «Кидушинъ», посвященнаго брачному праву, — объ условіяхъ заключенія брака, о дѣйствительности его и недѣйствительности и т. д. Можетъ звучать анекдотомъ, что семилѣтняго мальчика упражняли въ талмудической діалектикѣ на подобныя темы. Не хочу распространяться о системѣ хедернаго преподаванія вообще и объ умѣстности обученія Талмуду въ столь раннемъ возрастѣ. Достаточно сказать, что изъ моихъ товарищей по хедеру (насъ было 6—7 дѣтей) я былъ самый младшій; нѣкоторые были значительно старше меня, но и они не достигали того возраста, чтобы имъ могъ быть понятенъ сжатый еврейскоарамейскій языкъ талмуда; и ужъ совсѣмъ не могло имъ быть доступно содержаніе гемары — тонкія, діалектическія контроверзы по поводу разрѣшенія сложныхъ случаевъ, иногда, впрочемъ чисто фантастическихъ, а также весь ходъ аргументаціи, по которой къ отдѣльнымъ случаямъ примѣнялись принципы, установленные Мишною, обосновываемые при помощи формальной логической послѣдовательной дедукціи и спеціальныхъ методовъ («мидосъ») толкованія текстовъ Моисеева закона. Изученіе сводилось къ механическому заучиванію значенія словъ, связи между ними, и отдѣльныхъ положеній.
Я и впослѣдствіи не могъ себѣ объяснить какими соображеніями руководились мой отецъ и мой меламедъ, избравъ для начала моего талмудическаго образованія трактатъ о брачномъ правѣ. Этихъ соображеній не могъ мнѣ привести и отецъ, съ которымъ, впослѣдствіи, уже взрослый, я неоднократно бесѣдовалъ по поводу системы обученія въ хедерахъ. Правда, въ этомъ трактатѣ встрѣчается больше агадическихъ мѣстъ, и вопросы, въ немъ разрабатываемые, не вызвали такихъ безконечныхъ контроверзъ и толкованій со стороны комментаторовъ, какихъ удостоился, напримѣръ, трактатъ «Хулинъ». По системѣ изложенія трактатъ о брачномъ правѣ менѣе діалектиченъ и, я сказалъ бы, болѣе повѣствователенъ, чѣмъ, напримѣръ, трактаты, посвященные тонкостямъ гражданскаго права объ убыткахъ («Баба-Кама»), о способахъ пріобрѣтенія имущества («Баба-Меціа»), о недвижимой собственности и сервитутахъ («Баба-Батра»). Но зато сюжетъ трактата «Кидушинъ», чисто эпическая откровенность въ отношеніи обстоятельствъ, возбуждающихъ подлежащіе рѣшенію вопросы, очень ужъ не соотвѣтствовали семилѣтнему возрасту изучавшаго; и если они не имѣли на меня того вреднаго вліянія, которое несомнѣнно сказалось бы у дѣтей старшаго возраста, то только потому, что мнѣ было всего 7 лѣтъ отъ роду. За трактатомъ «Кидушинъ» слѣдовалъ трактатъ «Гитинъ» — о расторженіи брака; затѣмъ черезъ полгода приступлено было къ изученію сложнаго и труднаго трактата о брачныхъ договорахъ — «Кетуботъ».
Когда мнѣ пошелъ десятый годъ, вершители судебъ моего обученія — отецъ и дѣдъ — признали, что для меня въ Полтавѣ уже нѣтъ подходящаго меламда. Изъ мѣстечка Мира, гдѣ я родился, изъ нѣдръ ешибота извлеченъ былъ родственникъ моего мирскаго дѣдушки, извѣстный «харифъ», т. е. глубокій знатокъ Талмуда, ближайшій сотрудникъ мирскаго рошъ-ешиво (начальникъ ешибота), — Янкель Нохимъ Чарный. Подъ его руководствомъ я и еще три-четыре мальчика, сыновья именитѣйшихъ въ Полтавѣ благочестивыхъ домохозяевъ, посвящали долгіе лѣтніе дни, а затѣмъ и длинные вечера зимою, при тускломъ освѣщеніи сальныхъ свѣчей, изученію трактатовъ «Берахотъ», «Шаббатъ» и даже «Хулинъ», т. е., какъ я уже упомянулъ, одного изъ труднѣйшихъ трактатовъ въ Талмудѣ. Изученіе не ограничивалось объясненіемъ текста гемары. Незамѣтно для себя, я, пройдя черезъ «Тосфотъ», т. е. сводный комментарій, касающійся лишь контроверзныхъ мѣстъ и имѣющій задачей согласовать противорѣчивыя на первый взглядъ указанія гемары, — дошелъ до самаго витіеватаго комментатора — «Mагаршоа», этого вѣнца талмудической мудрости, одного изъ самыхъ глубокихъ представителей «пилпула», т. е. софи-стико — діалектическаго углубленія въ смыслъ положеній, высказанныхъ въ гемарѣ тѣмъ или инымъ талмудическимъ мудрецомъ. «Магаршоа» искусно сближаетъ одно положеніе съ другими, приведенными по другому поводу и въ другомъ мѣстѣ тѣмъ же учителемъ, стремится во что бы то ни стало привести какъ бы къ одному знаменателю противорѣчивыя заключенія учителей одной и той же школы и создать изъ нихъ общее заключеніе, стройно-логически выведенное, но по существу не согласующееся ни съ однимъ изъ примиряемыхъ положеній въ ихъ естественномъ и прямомъ смыслѣ. Мнѣ пришлось вспомнить о «Магаршоа» много лѣтъ спустя, когда я кончалъ университетскій курсъ. Былъ на юридическомъ факультетѣ объявленъ конкурсъ на соисканіе золотой медали. Я занялся сочиненіемъ и представилъ его факультету. Рецензентъ, извѣстный и талантливый криминалистъ проф. Сергѣевскій, въ довольно подробной рецензіи на представленное мною сочиненіе, отмѣтилъ у автора способность, которую онъ особенно оцѣнилъ, — сопоставлять разныя мнѣнія ученыхъ, сводить ихъ къ одному главнѣйшему пункту, изъ котораго эти мнѣнія исходятъ, и въ этихъ основныхъ пунктахъ выдѣлятъ общее для всѣхъ разсматриваемыхъ ученыхъ; противорѣчивыя же положенія трактовать просто какъ различія въ способѣ аргументаціи и сближать ихъ логически такъ, чтобы въ результатѣ получилось впечатлѣніе единомыслія въ главномъ, т. е. возможность отнести ученыхъ, признававшихся до того противниками между собою, къ числу послѣдователей одной и той же теоріи. Въ этихъ словахъ рецензента, присудившаго мнѣ золотую медаль, я нашелъ откликъ моего увлеченія комментаторомъ «Магаршоа», которое пережилъ, будучи десяти лѣтъ отъ роду.
