Дѣла минувшихъ дней. Записки русскаго еврея. В двух томах. Том 1 - [14]

Полтава считалась настолько спокойной, далекой отъ всякихъ «движеній» провинціею, что служила даже мѣстомъ ссылки для политически — неблагонадежныхъ лицъ. Одно только полтавское земство того времени проявляло усиленную дѣятельность, спеціализируясь, главнымъ образомъ, въ дѣлѣ санитарной организаціи. Результатомъ ея явилось устройство образцовой для того времени и пользовавшейся превосходной репутаціей земской больницы со спеціальнымъ отдѣленіемъ для душевно больныхъ. Что касается городского самоуправленія, введеннаго въ 1870 г., то оно не проявляло особой дѣятельности ни въ отношеніи санитарномъ, ни просвѣтительномъ. Его иниціатива проявилась лишь въ устройствѣ реальнаго училища. Среди гласныхъ были въ небольшомъ числѣ и евреи, но среди послѣднихъ не было выдающихся дѣятелей. Въ мѣщанскомъ управленіи былъ, конечно, и еврей-староста или сборщикъ, игравшій видную роль въ «административной» жизни евреевъ, особенно со времени введенія всеобщей воинской повинности (1874 г.). Вопросы, связанные съ составленіемъ посемейныхъ списковъ и съ переходомъ въ мѣщанское общество изъ другихъ обществъ, съ разныхъ сторонъ затрагивали существенные интересы еврейскаго населенія. Кстати, отмѣчу, что мѣщанскія еврейскія общества въ Mалороссіи крайне враждебно относились къ переходу въ эти общества вновь прибывавшихъ евреевъ изъ Литвы и другихъ мѣстъ: это объясняется традиціей, установленной во времена рекрутчины, когда численность ревизскихъ душъ вліяла на число требуемыхъ рекрутовъ изъ евреевъ.

Насколько я могу судить ретроспективно, перебирая свои воспоминанія дѣтства и юношества, я затруднился бы отмѣтить какія-либо особыя черты въ отношеніяхъ полиціи къ населенію вообще и къ еврейскому въ частности. Принципъ установленія «добрыхъ отношеній» съ представителями полиціи былъ въ Полтавѣ, какъ и въ другихъ мѣстахъ, доминирующимъ. Съ полиціей старались «не имѣть дѣла», за исключеніемъ случаевъ, выходящихъ изъ ряда обычныхъ житейскихъ явленій. Но и полиція за населеніемъ мало наблюдала; городъ мирно загрязнялся, переполнялся пьяными, нищими; «троттуары», состоявшіе изъ положенныхъ въ длину досокъ, проваливались или превращались въ клавіатуру, и неосторожный путешественникъ, наступая на конецъ доски, часто получалъ ударъ по лбу другимъ концомъ ея. По вечерамъ тусклые фонарики лишь въ видѣ отдѣльныхъ звѣздъ изрѣдка мерцали на большомъ разстояніи одинъ отъ другого; а когда въ лѣтній знойный день понимался вѣтеръ, воздухъ наполнялся непроницаемымъ облакомъ пыли, затруднявшей дыханіе и покрывавшей собою листву многочисленныхъ акацій, обрамлявшихъ стороны улицъ.

Такова была Полтава 70-хъ годовъ.

Перейду къ изображенію еврейскаго населенія въ Полтавѣ по сохранившимся у меня воспоминаніямъ. Какъ я уже сказалъ, коренное еврейское населеніе Полтавы состояло изъ нѣсколькихъ тысячъ душъ малороссійскихъ евреевъ, тамъ уже родившихся, — во всякомъ случаѣ, изъ давнихъ старожиловъ. Эта группа и по своему внѣшнему виду отличалась отъ польско-волынскихъ евреевъ и «литваковъ». Я думаю, что не ошибусь, утверждая, что таково было еврейское населеніе не только губернскаго города, но и городовъ и мѣстечекъ всей губерніи, за исключеніемъ, быть можетъ, одного Кременчуга, который, находясь на рѣчномъ по Днѣпру сообщеніи съ Бѣлоруссіей (главный промыселъ тамъ былъ лѣсной сплавъ и рѣчной транспортъ), больше напоминалъ бѣлорусско-литовскій городъ, чѣмъ малороссійскій. Отличіе малорусскаго еврейства выражалось и въ языкѣ. Добрая половина словъ разговорноеврейскаго языка состояла изъ русскихъ и малороссійскихъ словъ: это былъ скорѣе нѣмецко — русскій, чѣмъ нѣмецко-еврейскій діалектъ. Произношеніе еврейскихъ словъ было тоже иное. Вмѣсто литовскаго «досъ», «восъ» и польско-волынскаго растянутаго «дуусъ», произносили «дусъ», «вусъ», безъ пѣвучести, говорили безъ характерной еврейской жестикуляціи. Даже чисто антропологически малороссійскіе евреи отличались отъ другихъ: рѣже попадались чисто рыжіе волынскіе типы и чисто черные литовскіе, меньше было изможденныхъ съ блѣдными лицами, со впалой грудью и искривленной спиной. Но зато не было въ Полтавѣ и чернорабочихъ евреевъ. Я не могу припомнить ни одного еврея водоноса, грузчика, ломового извозчика, на подобіе тысячъ тѣхъ, которыхъ я впослѣдствіи видѣлъ въ литовскихъ городахъ. Были только ремесленники и торговцы.

Отличалось отъ другихъ малороссійское еврейство и по своему внутреннему укладу. Я уже упоминалъ, что, за рѣдкими исключеніями, они превосходно говорили на мѣстномъ малороссійскомъ нарѣчіи; они носили платье общаго мѣщанскаго типа, не было длинныхъ капотовъ, не было особыхъ, на подобіе польско-евреййсихъ, шапочекъ, ермолокъ и т. п. Попадались нерѣдко евреи со стрижеными пейсами и даже съ остриженными бородами. Но въ общемъ они строго держались закона и внѣшнимъ своимъ религіознымъ благочестіемъ не уступали, во всякомъ случаѣ, литовскимъ евреямъ. Это внѣшнее благочестіе не имѣло, однако, внутренняго содержанія. Ученыхъ («ламдимъ») было среди нихъ очень мало, и въ общемъ они представляли собою типичныхъ «амгаарацимъ», т. е. невѣжественныхъ въ еврейской письменности людей, хотя каждый старался проявить пониманіе Торы и употреблялъ еврейскія изреченія, произнося ихъ и съ ошибками и не всегда кстати. Религіозное поведеніе малороссійскихъ евреевъ, я бы сказалъ, не вытекало изъ сознанія постояннаго общенія съ Божествомъ, какимъ проникнуто ортодоксальное еврейство Литвы. Благочестіе было холодное, не одухотворенное; смыслъ обрядовъ и религіозныхъ предписаній, которыми регулируется каждый шагъ еврея, оставался темнымъ, и поэтому и самая форма выполненія ихъ была часто извращенная. Все выполнялось слѣпо, подражательно. Въ молитвѣ не проявлялось никакой индивидуальности молящихся, всѣ какъ бы по командѣ выкрикивали отдѣльныя слова по установленному образцу. У малороссійскихъ евреевъ я никогда не наблюдалъ экстаза въ молитвѣ, когда молящійся, проникая въ возвышающій его духъ смыслъ произносимыхъ словъ, становится какъ бы очевидцемъ величія Божества, сливаясь съ идеей о немъ и уничтожаясь, какъ личность, предъ этимъ величіемъ. Въ домашней жизни семьи малороссійскаго еврея не бывало разговоровъ на отвлеченныя религіозныя темы. Они причисляли себя къ хассидамъ, но не было среди нихъ приверженцевъ опредѣленнаго цадика, тогда какъ волынскій еврей за «своего» цадика, — готовъ итти въ огонь и воду. Не было у нихъ и хассидской жизнерадостности, мистическаго настроенія, поддерживающаго духъ. Словомъ, не было у нихъ той высокой поэзіи въ религіозности, которая вноситъ столько теплоты въ исполненіе многосложныхъ обрядовъ и предписаній, не было и р_а_д_о_с_т_и въ служеніи Богу.