Цветы для Анюты - [6]

Вечером двадцать пятого мая я отправился к Вике, отметить завершение учебного года. Уже два месяца, как мы встречались с ней. Пашка не сразу узнал о наших отношениях, и что он думал об этом, так и оставалось для меня загадкой. Его поведение нельзя было оценить однозначно — не то, чтобы он был рад нашему с Викой роману, но и не высказывал открытого неодобрения. К тому моменту он встречался с Машей Дольниковой — дочерью подруги его мамы, и поэтому был слишком занят своей личной жизнью, чтобы лезть в нашу. Почти все лето мы с Викой провели вместе — вечерами гуляли в парке, а днем часами болтали по телефону.

В тот вечер, когда раздался телефонный звонок, я, мама и Анька смотрели телевизор, а папа спал в комнате. К телефону подошла мама.

— Да, Сергей дома, — мама удивленно посмотрела на меня, — сейчас я его позову. Да, я его мама, — она отвернулась, и я заметил волнение на ее лице. Я тоже насторожился. — Да, я знаю, что он дружит с девочкой.

Тут я всерьез заволновался. Неужели родители Вики, узнав о нас, решили позвонить моей маме, чтобы сделать выговор? Тут мама издала какой-то звук — полувздох, полукрик, затем испуганно посмотрела на меня. Еще какое-то время она молча слушала собеседника, а затем тихо проговорила:

— У нас нет денег, — сухо сказала мама. Я не знаю, что ей на это ответили, но она положила трубку. Я боялся смотреть на нее. Я не знал, что произошло, но уже чувствовал вину. Наконец, я нашел в себе смелость заговорить с мамой:

— Что случилось, мам? Кто это звонил?

— Звонил папа Вики — девочки, с которой ты дружишь. Она беременна.

Честное слово, меня словно ударили по голове, когда мама сказала это. Я совсем не знал, что ответить. Мама выпроводила Аньку из гостиной и села в кресло.

— Сынок, ты хоть понимаешь, в какой ситуации мы оказались, осознаешь всю серьезность произошедшего?

— Д-д-а, — заикаясь, пролепетал я. Я понимал, и в то же время не понимал ничего. Я был совершенно растерян.

С этого дня моя жизнь напоминала мне долгий, неприятный сон. Казалось, что у меня жар, и я брежу. Я помню, как кричал на меня отец Вики, и даже порывался накинуться на меня с кулаками.

Я молчал. Я все время молчал — я не знал ответов на те вопросы, что задавали мне и мама, и школьные учителя, и даже психолог. Беременность Вики стала основной темой для обсуждения на школьных собраниях, для пересудов и причиной моих постоянных прогулов в школе, и даже ночных кошмаров. Только лишь спустя пару лет, я пойму, насколько трусливо и глупо повел себя. Нужно было всего лишь сказать маме, что я никогда не спал с Викой. Я и сам не знаю, почему я все-таки не сделал этого, но, во-первых, я дико стеснялся говорить с мамой на интимные темы, а уж тем более, обсуждать их касательно своей жизни. Короче говоря, я попросту позволил себя подставить и подвергнуть многочисленным унижениям. Второй же причиной послужил шок — шок от первого в моей жизни предательства. Я и не знал, как должен был поступить — омыть ли себя, вылив при этом еще ведро позора на Вику. Я хотел поступить как взрослый порядочный мужчина, но беда в том, что я не был взрослым мужчиной, и уж совсем не был готов к обрушившимся на мою голову проблемам. Я искал поддержку у родителей, но папе стало плохо, когда он узнал о случившемся, а мама, пусть и не ругала меня, но я всегда ощущал молчаливый упрек в каждом ее жесте — во взгляде, и даже в тоне ее голоса, который всегда холодел, когда она говорила со мной. Даже Анька, сопливая сучка, смела упрекать меня.

В середине октября умер папа. На его похоронах я ревел в голос, как девчонка — я чувствовал свою вину в его смерти. Он ведь шел на поправку, но повторный инсульт убил его. Я убил его. Я.

Обстановка в нашей семье накалилась до предела. Никто уже не пытался скрыть своего отношения ко мне. Теперь уже упреки подавались открыто и без стеснений. Даже троюродные тетушки считали своим долгом напомнить мне о том, какая я глупая скотина. Я все реже появлялся дома, и все чаще пропадал с какой-нибудь компанией. С Пашкой мы больше не общались, последняя наша встреча обернулась дракой. Потеря друга сильно огорчала меня, но его несправедливая ненависть ко мне злила. В конце концов, злость переборола, и я стал ненавидеть его, наверно, так же сильно, как и он меня. Я даже забыл о своей ненависти к сестре. Правда, до поры, до времени. Однажды я вернулся домой поздно ночью, а точнее, рано утром. Я не был пьян, но все же я выпивал, и наверно, от меня пахло спиртным, поэтому я старался не шуметь, чтобы не разбудить маму. Тихо, как только мог, я пробрался в спальню, собираясь лечь в постель, не раздеваясь.

— Опять шлялся всю ночь? — услышал я в темноте голос Аньки. Я едва не подпрыгнул от неожиданности.

— Закрой рот! — прошипел я ей.

— У тебя совсем нет совести! — так же шипела она.

— Я велел тебе закрыть рот! — почти закричал я. Я уже не мог говорить шепотом, и мой голос разрезал тишину. Мы с Анькой замолчали, прислушиваясь, не проснулась ли мама. Дело в том, что мы с сестрой договорились не ссориться в присутствии мамы, чтобы не огорчать ее. Конечно, никакого уговора не было в прямом понимании этого слова, но и я, и Анька сразу замолкали, как только появлялась мама, а в ее присутствии старались вообще не говорить друг с другом.