Чужая весна - [14]

Шрифт
Интервал

Волной, стирающею все следы,
Смывает музыка рояль, эстраду
И слушателей плотные ряды.
Еще желтеет ламп стенных опал,
Страница шелестит на полдороге,
Но похоронным маршем через зал
Уже влекутся призрачные дроги.
…Качалась бахрома на катафалке
Ночной бесшумной черною травой,
Беспомощно роняли цвет фиалки,
И легкий дождь блестел на мостовой.
Колеблет ветер креп густой вуали,
Муаровые ленты на венках,
Сопутствующих смерти и печали…
А в небе, в розовых облаках,
В своей еще не узнанной отчизне
Душа витает, скрытая от глаз,
Ведя безропотный простой рассказ
О том, что унесла она из жизни.
И в нежном пении ее была
Такая радость легкого скитанья,
Такая чистота воспоминанья,
— Как будто, не коснулась в мире зла
И улетает, тяжести не зная,  —
Что странной, грузною, как страшный сон,
Казалась эта чернота земная
Торжественных, громоздких похорон.
Закат сияет над оградой строгой
Сквозь городскую дымку, муть и гарь
Блаженною и вечною дорогой…
И вспыхивает в сумерках фонарь.
1938

Гельсингфорс на заре

«Для кого она выводит
Солнце счастья за собой?»

Е.А. Баратынский

Л.М. Линдебергу

I. «Стволы на газоне так четки…»

Стволы на газоне так четки,
Воздушная зелень нежна…
В пролеты черной решетки
Сквозит городская весна.
По улицам странно-пустынным
В бездомной тоске пешеход,
Как по галереям картинным,
Блуждает всю ночь напролет.
Над узкою башней музея,
Над розовой полосой,
В блаженных полях Элизея
Звезда проступает росой.
Живут громоздкие зданья
Под северным светом небес,
Храня одни очертанья,
Теряя каменный вес.
Под розовыми облаками
Как будто дышит гранит,
И мертвенными лучами
Фонарь позабытый горит.
— Напрасно бессильная тлеет
Ночная душа твоя,
Все явственнее розовеет
Трамвайных рельс колея.
И снова под птичьи хоры
Восходит луч огневой
Над улицей Авроры,
За домом Карамзиной.
В музейном замкнутом зале,
Где прежде блистала она,
Теперь из-под черной шали
Глядит на зарю с полотна

II. «По тем же улицам блуждал поэт…»

По тем же улицам блуждал поэт,
Его шагов угадываю след.
Быть может, здесь однажды он стоял,
Где входит в море каменный канал,
Где на горе собор до самых звезд,
А под горой чугунный низкий мост.
Залива розовая заводь спит,
В воде огонь от фонаря дрожит,
И в отдаленье черных барок строй
Застыл под акварельною зарей.
Не так же ль в небе медлила заря,
В воде дробился отблеск фонаря,
И отражал завороженный взгляд
Зарю малиновую век назад?
Но далее ведут меня следы
По набережной, вдоль ночной воды,
И вот — Бруннспарка липовая сень,
Где тает на холме поэта тень.
Что здесь в наследие осталось нам?
Прозрачный след шагов по берегам,
Глазам от глаз завещанный простор,
Безмолвный сердца с морем разговор,
И ветра западного холодок,
И тот же взгляд — в разлуке — на восток.
1938

Фонтан

Ночь заперла в домах входные двери
И в переулке фонари зажгла.
Шумит фонтан в уединенном сквере
Бесцветный, как весенней ночи мгла.
Днем он другой, сверкающе-надменный,
Весь в искрах солнечных, весь напоказ.
А ночью монотонно-вдохновенный
Яснее слышится его рассказ.
О чем? Да все о том же. О чудесной
Свободе и неволе бытия
В бассейне каменном, в ограде тесной,
Где замкнута в своем кругу струя.
В себя и из себя, втекая, истекая,
Не иссякает в пении душа,
Себя себе в теченье возвращая,
Себя собой смывая и глуша.
Кто слушает его? Ночной прохожий,
В стеклянной клетке пламя фонаря.
Ночные души все друг с другом схожи,
Украдкой сквозь преграды говоря.
Заря, дрожа, выходит из тумана.
Ушел прохожий, и фонарь погас.
О как печально пение фонтана
В пустынном городе, в рассветный час.
1939

Фонарь

Он стоит у подъезда чугунно-прямой,
И лучи золотятся вокруг бахромой.
У подъезда ступень в золотистом снегу,
Ветер пламя качнул в фонаре на бегу.
Белой улицы гладь, белой улицы тишь.
У пустого подъезда кого сторожишь?
…Дон-Жуан проходил, прикрываясь плащом,
Притворяясь живым под ночным фонарем.
Донна Анна неслышно скользила вослед,
Мотыльками снежинки летели на свет.
Налетела метель, наметала сугроб,
Серебрила у каменной статуи лоб…
Декорацией зимней белеет стена,
А гранитная ниша пуста и темна.
Лишь невнятная музыка где-то звучит,
И мечтатель-фонарь, сторожит, сторожит…
— Возвращаются души в покинутый дом
И прощаются молча с приснившимся сном.
Остается печаль, остается покой,
Синеватый и тусклый рассвет городской.
И туда, в синеву, в те пустые моря
Отлетит золотая душа фонаря.
1939

Стихи о маленькой танцовщице

Памяти Оли А-ой.

I. «Ты не хотела учиться…»

Ты не хотела учиться,
На ночь ложиться в кровать.
Лишь бы, как ветер, кружиться,
Лишь бы, как птица, летать…
Маленькая танцовщица,
Трудно с тобой совладать.
Сказки, стихи, небылицы,
Песенки, танцы с утра…
Тихо сомкнула ресницы.
— Девочка, спать пора.
Мы пароход рисовали,
Белый с черной трубой.
…Чайки на море кричали,
Долго летя за кормой.
Разве с тобою мы знали:
Будет он злой судьбой.

II. «Сахарный снег на окошке…»

Сахарный снег на окошке,
В печке веселый огонь.
Первые в жизни сережки
Крепко зажаты в ладонь.
Горками шоколада,
Пестрою грудой конфет
Праздновали, как надо,
Семь пролетевших лет.
Но позабыты сласти…
Не налюбуется взгляд
Новым подарком — о счастье!  —
Первый балетный наряд.
Ластится пух лебяжий
К худенькому плечу.
— Скоро ли, скоро ль, когда же
Лебедем полечу?

III. «На голове коронка…»

На голове коронка  —

Еще от автора Вера Сергеевна Булич
Бурелом

В центре внимания третьего сборника «Бурелом» (Хельсинки, 1947) внутренний мир поэта, чье душевное спокойствие нарушено вторжением вероломной войны. Новое звучание обретает мотив любви к покинутой родине. Теперь это солидарность с ней в годину испытаний, восхищение силой духа народа, победившего фашизм.


Ветви

Четвертая книга стихов «Ветви» (Париж, 1954) вышла незадолго до смерти Веры Булич. Настроение обреченности неизлечимо больного художника смягчено в сборник ощущением радости от сознания, что жизнь после ухода в иной мир не кончается.Лейтмотив всего, что Булич успела сделать, оставшись, подобно другим «изгнанникам судьбы», безо всякой духовной опоры и материальной поддержки, можно определить как «верность памяти слуха, крови и сердца». «Память слуха» не позволяла изменить родному языку, русской культуре.


Рекомендуем почитать
Локусы и фокусы современной литературы

Как Борхес убил автора? Какие книги читала Татьяна Ларина? За что Балда убил попа? Почему супергерои всегда скрываются? Ответы на эти и другие вопросы находятся под обложкой книги известного луганского культуролога Нины Ищенко. Статье хронотуристами по культурной карте этой книги! Читайте, исследуйте, создавайте собственные литературные миры!



Игра престолов: прочтение смыслов

Бестселлер Джорджа Мартина «Песнь льда и пламени» и снятый по его мотивам сериал «Игра престолов» давно стали культовыми во всем мире. Российские учёные, используя данные современной науки, перекидывают мост между сказочными пространствами и реальным миром, ищут исторические аналогии изображаемым в сериале событиям и, кажется, вплотную приближаются к тому, чтобы объяснить феномен небывалой популярности этого произведения.


Предисловие к книге Операция «Венера» Корнблат Сирил М., Пол Фредерик

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дуэль с царем

Опубликовано в журнале: «Звезда» 2000, № 6. Проблема, которой посвящен очерк Игоря Ефимова, не впервые возникает в литературе о гибели Пушкина. Содержание пасквильного “диплома” прозрачно намекало на амурный интерес царя к Наталье Николаевне. Письма Пушкина жене свидетельствуют о том, что он сознавал смертельную опасность подобной ситуации.


Фредерик Пол, торговец космосом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Голое небо

Стихи безвременно ушедшего Николая Михайловича Максимова (1903–1928) продолжают акмеистическую линию русской поэзии Серебряного века.Очередная книга серии включает в полном объеме единственный сборник поэта «Стихи» (Л., 1929) и малотиражную (100 экз.) книгу «Памяти Н. М. Максимова» (Л., 1932).Орфография и пунктуация приведены в соответствие с нормами современного русского языка.


Невидимая птица

Лидия Давыдовна Червинская (1906, по др. сведениям 1907-1988) была, наряду с Анатолием Штейгером, яркой представительницей «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. Ей удалось очень тонко, пронзительно и честно передать атмосферу русского Монпарнаса, трагическое мироощущение «незамеченного поколения».В настоящее издание в полном объеме вошли все три  прижизненных сборника стихов Л. Червинской («Приближения», 1934; «Рассветы», 1937; «Двенадцать месяцев» 1956), проза, заметки и рецензии, а также многочисленные отзывы современников о ее творчестве.Примечания:1.


Темный круг

Филарет Иванович Чернов (1878–1940) — талантливый поэт-самоучка, лучшие свои произведения создавший на рубеже 10-20-х гг. прошлого века. Ему так и не удалось напечатать книгу стихов, хотя они публиковались во многих популярных журналах того времени: «Вестник Европы», «Русское богатство», «Нива», «Огонек», «Живописное обозрение», «Новый Сатирикон»…После революции Ф. Чернов изредка печатался в советской периодике, работал внештатным литконсультантом. Умер в психиатрической больнице.Настоящий сборник — первое серьезное знакомство современного читателя с философской и пейзажной лирикой поэта.


Пленная воля

Сергей Львович Рафалович (1875–1944) опубликовал за свою жизнь столько книг, прежде всего поэтических, что всякий раз пишущие о нем критики и мемуаристы путались, начиная вести хронологический отсчет.По справедливому замечанию М. Л. Гаспарова. Рафалович был «автором стихов, уверенно поспевавших за модой». В самом деле, испытывая близость к поэтам-символистам, он охотно печатался рядом с акмеистами, писал интересные статьи о русском футуризме. Тем не менее, несмотря на обилие поэтической продукции, из которой можно отобрать сборник хороших, тонких, мастерски исполненных вещей, Рафалович не вошел практически ни в одну антологию Серебряного века и Русского Зарубежья.