Чужая шкура - [95]

— А Доминик? Что с ней будет? — спрашивает он.

Этот вопрос задел меня за живое, но врасплох не застал. Ответ уже готов.

— Я же говорил тебе, что ты мне нужен. Живи здесь. За аренду выплачено вперед, я познакомлю тебя с владельцем дома, скажу, что уезжаю в провинцию.

Сначала он отказался категорически. Но вскоре перестал мотать головой из стороны в сторону, а только чуть заметно пожимал плечами.

— Я бы, конечно, рад. А ты… мы будем хоть иногда видеться?

— Само собой. Я живу в доме напротив.

У него просто отвисла челюсть, так он удивился моей дерзости, решительности, безрассудству.

— Да ты что, старик, тебя же узнают! Извини, но ты все равно похож на себя, хоть и без усов…

— Ничего страшного: я мой племянник.

— Как это?

— Но с собой не общаюсь. Мы в ссоре. На что он мне сдался, индюк надутый!

— Не смей его так называть! — возмутился он.

И мы покатываемся со смеху, свои руки он положил мне на плечи через стол. Потом распрямился, застегнул рубашку.

— А она… ты нас познакомишь? Позволишь мне видеться с ней?

— Сколько угодно, раз ты в игре.

Он оживал на глазах. Поднялся, закурил свою безникотиновую сигарету и вернулся в гостиную, встал у окна возле секретера:

— Это там, где свет горит, на третьем этаже?

— Точно.

— Ну и ну! И почему ты с Доминик не был таким хулиганом, психом, короче, настоящим мужиком… Тогда бы не ты ее все время ждал, она бы сама за тобой бегала…

Знаю. Да и он понимает, что именно этим и объясняется мое теперешнее поведение. Докуривает сигарету, открыв окно и опершись на подоконник. Я принял душ, надел привычную черную тенниску и серый пиджак, приклеил усы перед зеркалом в гардеробной. Потихоньку слушал сонату для виолончели, пока ее не заглушил приступ его кашля. Он прислонился к дверному косяку у меня за спиной, скрестил руки на груди и заявил, что теперь, когда он увидел меня другим, ему уже не так нравлюсь я прежний. Я благодарю его за комплимент, предлагаю оставаться здесь, сколько ему захочется, принимать ванны и звонить по телефону.

— Кому?

Я решил не развивать эту тему. Сказал, что вернусь ближе к вечеру и представлю его владельцу дома. Растрогавшись, он отвел глаза и прибавил звук телевизора, который так и включен со вчерашнего вечера. Я постоял секунду на пороге гостиной, глядя на жалкую фигуру посреди огромной белоснежной софы, это его обычное место, где, возможно, он провел с нами последние счастливые вечера в своей жизни.

Подхожу к факсу, смотрю, что мне прислали из газеты. Кладу листы бумаги в карман: пожалуй, напишу статью в машине. В этот момент на автоответчик приходит сообщение. Сделал погромче. Мой агент ругается последними словами, жалуясь на Гийома Пейроля, у которого, похоже, претензии непомерные, а гонору хватит на семерых. Лили потупился, сжимая в руках пульт, как свечу в храме.

— Быстро освоился, — бормочет он.

— Да уж.

— Как думаешь, выйдет из него большой писатель?

— Непременно выйдет, если бросит писать.

На всякий случай я проверяю, не забыл ли документы, которые могут мне понадобиться. А он тем временем напоминает мне про доставленную курьером еще вчера тысячу франков, эти деньги в моем распоряжении, лежат в конверте, под ковриком у двери. Я так растрогался и умилился, что даже отвернулся от зеркала в прихожей, где придирчиво изучал свою внешность.

~~~

С тех пор, как я скинул составление приложения «Ливр» на своего помощника, в редакции появляюсь лишь по праздникам — вроде пирога с сюрпризом ко дню Богоявления или застолий в честь проводов на пенсию. Нынче утром свой возрастной лимит празднует наш премудрый ветеран, который двадцать лет вел рубрику «Кино». Отличительная черта: Куросаве предпочитает Мидзогути. Ясно, достойную замену ему не найти.

Я его поздравил и прошелся по залу. Почти все коллеги отметили, что я похудел. Само собой, ведь я больше не обедаю в «Липп», не свечусь в «Куполе» и на прочих банкетах, где от скуки спасают лишь алкоголь да закуска к нему. Одежда Фредерика стала мне велика, и чем больше людей хлопает меня по спине, тычет меня в живот или хватает за руку, тем острее ощущение, будто я здесь ненадолго, проездом, и в чужой шкуре. Все вокруг считают меня хорошим знакомым, а я им подыгрываю, соглашаюсь, когда они говорят мне, что я изменился, но никому из них и в голову не приходит, что я уже не я.

«Что-то мы тебя совсем не видим», — твердят они. Да, ребята, не видите. А через недельку-другую вообще забудете.

— Ну и нюх у вас, — восхитился Ги де Бодо, наш зоркий надзиратель, — прямо в точку попали с Октавио Пасом.

Я нахмурился и спросил почему.

— Как, вы не знаете? Свершилось, он помер наконец, как раз перед сдачей номера. Ваш некролог пришелся кстати.

Я не выдал своих чувств, они его не касаются. В глубине души я все еще надеюсь, что это снова выдумка мексиканской прессы, но на сей раз поверить в нее нелегко.

— Кстати, Фредерик, я попросил переслать вам по факсу мою передовицу о плагиате.

Жду — не дождусь. Великий Ко тут же распушил хвост от гордости. Мы дали ему это прозвище, когда его назначили Главным Координатором газеты, — сию почетную должность изобрел наш триумвират директоров, подарив этому приспособленцу максимум обязанностей и минимум власти.