— Сеньора Дженкинс! Пожалуйста, ради бога! Помогите мне!
— «И все ж боюсь я, что тебе, кто от природы, — прокаркала в ответ мисс Дженкинс, — молочной незлобливостью вспоен, кратчайший путь не выбрать» — «Макбет».
Джек удержал Исабель за руку.
— А сегодня я получил телеграмму. Что ты на это скажешь?
— Я не знаю… не знаю… какая телеграмма? Ради бога… Ай! Марилу… тетя Аделаида, они…
— Моя мать, моя старенькая мать всю жизнь торговала цветами на улицах Блэкпула, у театров, ну, как в старых мелодрамах, под снегом и дождем… А я взял и просадил все разом на это путешествие. Теперь мне и вино приходится выпрашивать.
— Вы делаете мне больно… Отпустите меня ради всего святого… мой муж…
— Ах, тебе безразлично, что стало с моей матерью? Ты, я вижу, не самая добрая на свете.
— Сеньор, я ничего не понимаю, пустите меня, умоляю вас…
— Сердце. Она погибнет через три месяца, а у меня ни пфеннига, чтобы заплатить за эту окаянную больницу. Я здесь бегаю за тобой, а она…
Джек припал к коленям Исабели и разрыдался.
Исабель вскинула руки, словно хотела призвать демонов, и вдруг опустила их на белокурую голову Джека.
— Джек… сеньор… о боже! Ну что в таких случаях надо делать… ведь я никогда…
Открыв сумку, она вынула платочек и негромко высморкалась.
— «Fair is foul and foul is fair»,[62]- сказал сквозь икоту Чарли.
Подумав, Исабель извлекла из сумочки синий бумажник, нашла шариковую ручку и быстро поставила аккуратную подпись на двух чеках. В интернате Святого Сердца ее научили красиво расписываться.
— Сколько вам нужно? — спросила она сухим и усталым голосом. — Двести долларов? Пятьсот? Скажите!
Джек молча замотал головой, и его беззвучные рыдания перешли в протяжный отчаянный стон.
Исабель сунула чеки в карман его пиджака, сняла голову Джека со своих колен так, словно это был хрупкий стеклянный шар, и медленно вышла из бара при полном равнодушии пьяного терцета, который уже расстался с цитатами из Шекспира.
— Дерьмо! — рыгнул Чарли.
Ехидный взгляд Ланселота проводил Исабель до самой двери.
— Тебе бы хорошо сейчас облегчиться, — сказал мистер Гаррисон Битл.
На нем был синий льняной пиджак и белые брюки из тонкого сукна — его любимое сочетание цветов. Он приводил себя в порядок перед зеркалом.
Исабель в это время лежала на кровати под изображением Гваделупской Девы, которую стюард Лавджой прибил простым гвоздем. Она тоже посмотрелась в свое маленькое ручное зеркальце и сморщилась от досады. Потом высунула язык и долго его рассматривала, чувствуя свежий запах одеколона, которым Гарри смочил платок.
— Ай, Гарри, посмотри! У меня никогда не было такого языка! Господи, какой позор!
Гарри придирчиво изучал себя в зеркале.
— Мне до сих пор не верится, Исабель! Попасть в такое непотребное общество.
Он развязал галстук.
— Ой, Гарри, напрасно я тебе все рассказала!
Он открыл шкаф, сосредоточенно хмуря брови.
— Нет, не напрасно. Мы ничего не должны таить друг от друга. И вообще я тебе благодарен за такую откровенность. По крайней мере теперь ясно, что после двух бокалов шампанского и одного коктейля ты можешь упасть в море. Словом, мне предстоит научить тебя еще одной вещи: жить в обществе.
Он вздохнул и выбрал синий галстук с красными полосками.
— Бот видишь! Лучше бы я осталась с тобой. А ты вдруг захотел, чтобы я пошла развлечься…
Он поднял воротничок рубашки.
— Но мне думалось, что ты будешь это делать с приличными людьми. Здесь столько достойных и приятных пар. А ты угодила к пьяным проходимцам.
Он завязал красивым узлом новый галстук.
— Ровно в три мы прибываем в Тринидад. Are you up to it?[63]
Он внимательно посмотрел на себя в зеркало.
— Нет, Гарри. Вряд ли я смогу сойти. У меня что-то с животом и голова как чугунная. Гарри…
Легкой улыбкой он одобрил синий галстук в красную полоску.
— Я никогда не предполагал, что мне придется лечить собственную супругу от опьянения. Nasty business![64] Если мы не будем придерживаться правил поведения, то кто…
Исабель кое-как поднялась на ноги, растрепанная, с кругами у глаз, с землисто-желтым лицом.
— Гарри, Гарри, не заставляй меня страдать… Гарри, я ведь не сказала тебе самого страшного… О Гарри!..
Громко рыдая, женщина упала на колени и обняла ноги своего мужа.
— Что такое? — Гарри не прикоснулся к ней. — Исабель! Я умею быть терпимым. Но всему есть предел, Исабель! Что ты сделала с моей честью?
— Нет, нет, нет! — сквозь слезы пролепетала Исабель. — Совсем не то… Гарри! Как ты только мог подумать! О Гарри, Гарри, любовь моя, муж мой! Я почему-то решила, что только так ему можно отомстить, что только так он заплатит мне за все оскорбления… я…
— Speak up, woman![65]
Исабель подняла взгляд на своего супруга: он стоял перед ней, высокий, светловолосый, как спелый колос.
— Я дала ему деньги, чтобы унизить его, понимаешь, только чтобы унизить…
— Какое легкомыслие! — Гарри с силой отвел от себя ее руки. — И все же тебе не в чем оправдываться перед этим подонком. Я сегодня же поговорю с ним и заставлю его вернуть все деньги, хотя и противно иметь дело с подобным негодяем! Сколько ты ему дала?
— Не знаю. — Исабель по-прежнему сидела на полу. — Наверно, пятьсот долларов. Надо проверить чеки, чтобы подсчитать… Не связывайся с ним, Гарри, пожалуйста, давай забудем об этом. — Исабель никак не могла подняться на ноги. Сначала она с трудом встала на четвереньки. — Вот, теперь я знаю! Ведь столько всего сразу, что у меня ум за разум зашел. Теперь я знаю! Пусть все деньги будут у тебя, возьми их, прошу!