Чумные ночи - [198]

Проезжая по улицам Вавлы, доктор Нури отмечал, что за восемь дней его заключения в крепости и шестнадцать дней, проведенных с женой под домашним арестом, многие места любимого им города глубочайшим образом изменились. Некоторые изменения были очевидны: отмена карантинных мер, появление народа на улицах, исчезновение детей, укоренившаяся у многих привычка сидеть возле окна, общее чувство беззащитности и страха перед будущим.

Глубокая, темная тоска и безмолвное отчаяние завладели Арказом. В первые дни после запоздалого объявления карантина видные представители мусульманской общины и состоятельные греки проявляли недовольство, гордое пренебрежение или даже безразличие к происходящему. Как говорил покойный Сами-паша, в глазах жителей богатых кварталов ответственность за распространение чумы лежала на османских властях и губернаторе. Когда объявили карантин, эти люди бежали с острова не только от чумы, но и от «деспотичного и неумного» губернатора. Гнев давал им надежду и силы для того, чтобы строить планы побега и дальнейшей жизни. Теперь же, когда чума одержала жестокую и безоговорочную победу, люди, казалось доктору Нури, утратили даже надежду. Связи между ними ослабли, не очень-то хотелось общаться с друзьями, узнавать новости, негодовать по поводу последних слухов. Все были переполнены страхом, болью, тревогой. Смерть соседа больше никого не интересовала.

В саду текке Кадири белели развешанные на просушку простыни. Увидев лежащего поодаль голого по пояс мужчину, доктор Нури и Пакизе-султан сначала не поняли, болен он или нет. В других уголках сада под деревьями, размышляя или молясь, сидели дервиши, а еще один, одетый в ночную рубашку, – они увидели его чуть позже – распростерся на траве и смотрел в небо, словно о чем-то мечтая. Если бы над ним не склонилось несколько плачущих, супруги и не догадались бы, что он мертв.

В следующем сильно пострадавшем от чумы бедном квартале, Чите, Пакизе-султан, с трудом удерживая слезы, смотрела на покосившиеся – того и гляди упадут – деревянные домишки, кривые трубы, расползшуюся черепицу, треснувшие оконные стекла и плачущих матерей. На одной из узких и круто уходящих вверх улочек квартала Байырлар дорогу им преградили закрытая повозка, охраняемая солдатами, и собравшаяся вокруг нее толпа. Пришлось поворачивать. Если бы кучер Зекерия не пояснил, что это «хлебный фургон», супруги так и не поняли бы, что там происходит. Хлебные фургоны были самым успешным нововведением властей при шейхе Хамдуллахе. В первую очередь благодаря им народ так и не взбунтовался, несмотря на то что правили им из рук вон плохо и глупо. Каждый день эти фургоны под охраной военных развозили по кварталам шесть тысяч буханок, испеченных в гарнизонной пекарне.

Текке Бекташи, превращенное в больницу, пребывало в удручающем положении. В период правления Командующего Камиля пожилых дервишей из обители удалили. Некоторые молодые остались приглядывать за текке и работать санитарами-добровольцами. Однако после прихода к власти шейха Хамдуллаха это текке, оно же больница, пало жертвой вражды между тарикатами Халифийе и Бекташи. На его имущество под разными предлогами наложили арест и стали присылать сюда как можно меньше расходных материалов, продовольствия и врачей.

Увидев за увитой плющом изгородью просторный зеленый сад текке, Пакизе-султан была очарована. Это так походило на индийскую миниатюру в старой книге, которую она когда-то читала во дворце: в большом саду по зеленой траве рассыпались группы маленьких людей в одеждах разного цвета. Тех, что в белом, было больше всех, и они были самыми молодыми, а пожилые носили фиолетовое и коричневое. А кто те люди в красном? Здания текке и постели больных на заднем плане выглядели странно и нереально – опять же как на старинных миниатюрах.

Ландо не стало притормаживать, и королева с премьер-министром так толком и не поняли, что происходит в текке Бекташи, а вскоре уже оказались в квартале Байырлар, где каждый дом был окружен садиком. Там, среди деревьев, плакали, обнимая друг друга, женщины, бегали друг за другом дети и собаки, смирно лежали мертвые, сохло белье, стояли столы и бочки с водой. В одном саду Пакизе-султан увидела розовато-фиолетовые полевые цветы. Там же сгрудились вытащенные из дома деревянные столы и белые шкафы, на один из которых были повешены настенные часы золотистого цвета. В другом саду топтались небольшие группки чем-то опечаленных людей, а рядом были прислонены к деревьям снятые с петель желтые и светло-коричневые двери. Супругам так и не удалось понять, что все это значит, а они уже катили дальше.

Рядом с текке Заимлер, когда ландо медленно взбиралось по каменистой, ухабистой дороге, ведущей в квартал Таш-Мадени (колесам приходилось нелегко), их внимание привлекла фиолетовая изгородь, на которой расселась стая ворон. Рядом сквозь листву проглядывали красные пятнышки черешни. На одной из тихих, сонных улиц Верхнего Турунчлара бронированное ладно повстречалось с покойницкой телегой.

Это нововведение появилось в конце правления Командующего Камиля, но тогда телега была одна, а при шейхе Хамдуллахе их стало четыре (еще три изготовили в гарнизонной мастерской). Но даже и это не решило проблемы, потому что смертность росла, а кучера и работники, собиравшие трупы, то и дело заражались чумой или сбегали, и на их место приходилось подыскивать новых. Во многих случаях родственники прятали умерших, не желая обнаруживать, что в таком-то доме чума, или же по причине лени, а то и по злобе.