Чумные ночи - [193]

Перед ними стояли изящные столики, на которые надо было положить руки. Повинуясь шутливым просьбам фотографов, шейх Хамдуллах подвинулся чуть ближе к Пакизе-султан. Фотографам этого показалось мало, и тогда шейх положил свою руку на руку невесты, но сразу ее убрал. В письме сестре Хатидже Пакизе-султан написала, что этот жест показался ей чрезвычайно отталкивающим.

Глава 71

Все четыре газеты острова опубликовали свадебные фотографии на первых полосах (собственно, только ради этого и вышли их новые номера). Пакизе-султан даже не стала смотреть на снимки, так ей было стыдно. На следующий день после бракосочетания доктор Нури по-прежнему оставался в тюрьме, и она тихо плакала от гнева и отчаяния, думая, что с ней сыграли злую шутку. Может быть, ее бедному мужу вообще ни о чем не рассказали. Только бы никто не увидел ее слез! Писать письма не получалось. И еще ее очень расстраивала мысль о том, что и отец, возможно, увидит газеты.

Однако на следующий день над островом поднялось яркое солнце, а в гостевые покои Дома правительства вошел доктор Нури, и в самом деле помилованный шейхом. Он пребывал в отличном настроении и шутил как ни в чем не бывало. Они долго не выпускали друг друга из объятий, Пакизе-султан немного поплакала от счастья. Лицо ее мужа побледнело и осунулось, однако от чумы, охватившей всю крепость, он уберегся, потому что его никуда не выпускали из камеры-одиночки.

Супруги опустили жалюзи, разделись до нижнего белья, легли в постель и крепко прижались друг к другу. От усталости и волнения, в котором счастье смешивалось с пережитым страхом, доктора Нури охватила дрожь, но она скоро прошла. Весь остаток дня они провели в постели и тогда же впервые начали строить планы бегства с острова. Поскольку карантинные меры отменили, доктор Нури уже никому тут не был нужен. Что еще важнее, никто, по всей видимости, больше ими не интересовался – можно даже сказать, про них забыли. Государство рассы́палось, в Доме правительства не осталось никого, кроме нескольких выходцев из текке, верных Ниметуллаху-эфенди и шейху Хамдуллаху. Эти несколько человек отчаянно пытались удержать на плаву корабль, которым совершенно не умели управлять.

На следующий день не пришла горничная. Перед дверью положили две копченые рыбки и маленькую буханку хлеба. Этого оказалось слишком мало, чтобы наесться, и супруги почувствовали, что надолго их так не хватит. После полудня доктору Нури сообщили, что его ждет в своем кабинете премьер-министр. Новость показалась супругам обнадеживающей. Особенно оптимистично настроена была Пакизе-султан, поскольку она уже вернулась к своему письму и собиралась рассказать сестре о том, что пережил ее муж, пока сидел в тюрьме.

Не прошло и получаса, как доктор Нури возвратился и сообщил, что шейх Хамдуллах заболел чумой и его нужно осмотреть.

– Бубон появился? – спросила Пакизе-султан и по лицу мужа поняла, что да. – Не ходите, его уже не спасти. Только сами заразитесь!

– Мне невыносимо думать о том, что по милости этих невежд стольких людей ожидают напрасные страдания и смерть.

– Прошу вас, пожалуйста, не выходите на улицу. Пусть этот глупый и жестокий шейх сдохнет, корчась от боли в когтях чумы, которую сам же на себя призвал!

– Не говорите так, потому что, скорее всего, это случится и вы потом пожалеете о своих словах. Я – врач, я принес профессиональную клятву. Когда меня зовут к больному, я должен идти.

– Это ведь он приказал повесить Сами-пашу и аптекаря Никифороса.

– А Сами-паша повесил его брата! – сказал доктор Нури и вышел за дверь.

Поскольку до текке Халифийе предстояло идти пешком, ему дали двух охранников. Но, оказавшись на проспекте Хамидийе, еще не сменившем название, доктор Нури скоро увидел, что необходимости в охране нет. На главной улице города, по которой даже в самые плохие для Арказа времена нельзя было пройти, не повстречав с десяток человек, им навстречу не попалось ни души – несмотря на отмену всех запретов. У дверей почтамта больше не стояли часовые. На ступенях греческой школы валялись трупы. «Может быть, – думал доктор Нури, – здесь так пусто из-за того, что все напуганы казнями?» Взойдя на мост Хамидийе, он остановился и некоторое время обозревал город, положив руки на перила. Все отели, включая «Сплендид палас», «Мажестик» и «Левант», закрыты. На улицах ни единого экипажа, а на ровной, как стекло, воде залива – ни единой лодки. О том, что парикмахер Панайот и вся его семья в три дня умерли от чумы, доктор Нури знал от нового начальника тюрьмы и теперь вспомнил об этом, проходя мимо закрытой цирюльни. На перекрестке с улицей Эшек-Аныртан он посмотрел направо и увидел медленно поднимающуюся по склону погребальную процессию человек из восьми.

У стены стояла седоволосая, бледная, иссохшая старушка.

– Ваше превосходительство, дамат-паша! – обратилась она к доктору Нури по-турецки с едва заметным греческим акцентом. – Что дочка султана думает о том, что с нами творится?

– Она пишет письмо своей старшей сестре…

– Вот и хорошо, пусть пишет, красавица, пусть пишет, голубка! Пусть всей своей семье расскажет о нашем горе горьком! – прошамкала старушка. Турецкий она явно знала очень хорошо. Когда доктор Нури двинулся дальше, она крикнула ему вслед: – Я из Стамбула!