Чума в Бедрограде - [28]

Вот это был первый на сегодня действительно плохой вопрос.

— Ничего об этом не знаю, — для демонстрации досады не понадобилось особых усилий. А рука на яблоке сама собой разжалась. — Дмитрий Ройш прожил несколько лет в степном поселении — традиционная медицина малых народов часто вызывает интерес у специалистов. Хотя то поселение находится на значительном расстоянии от Колошмы, — но дать яблоку укатиться Сепгей Борисович всё равно не смог. — По крайней мере, он так говорил.

— Он интересовался деталями вашей прежней службы?

— Чумой, как и любой другой медик.

— А если подумать получше?

Грустная улыбка прилипнет теперь к Сепгею Борисовичу на ближайшие несколько дней.

 — Профессиональной деформацией, привившей стремление к контролю. Повторюсь: не всем это нравится.

— И не для всех безопасно, — фаланга меланхолично смотрел мимо Сепгея Борисовича. Три с половиной года под следствием подсказывали, что это обыкновенно означает: все точки уже расставлены. Ещё пара каких-нибудь мелочей для подтверждения выводов, и процедура завершится.

— Скажите, — прервал паузу Сепгей Борисович, — есть основания полагать, что Дмитрий Ройш намеренно искал контактов с теми, кто был на Колошме?

Фаланга вдруг выдал покровительственную усмешку:

— Нет таких оснований, просто в глаза бросается, хотя людей оттуда в его деле всего двое. Колошма всегда бросается в глаза, —  спокойный и человечный тон фаланги наводил на мысли о дружелюбии сытого удава. Добыча, правда, оказалась не кроликом, а какой-то безвкусной растительностью (яблоком, вестимо), но сытости это не отменяло. — Характер его контактов с Андреем Эдмундовичем Зябликовым пока что остаётся невыясненным, если вы это хотели узнать. Кстати, а с точки зрения медицинского ревизора, зачем Андрею Эдмундовичу фальшивое удостоверение сотрудника?

— Чтобы избежать лишнего внимания и лишней возни, должно быть, — пожал плечами Сепгей Борисович. — Для посторонних посещение Медкорпуса — даже по вполне законному поводу — сопряжено с бумажной волокитой.

— Вы всегда так хорошо думаете о людях?

— Я не думаю о людях плохо, не имея на то хоть каких-то оснований.

А в ревизорском портфеле до сих пор какие-то жуткие диаграммы, не проходившие ни через одну канцелярию. Попроси фаланга раскрыть портфель, у него были бы все основания выдернуть-таки Сепгея Борисовича из объятий Медицинской гэбни, заодно подловив её на незаконных экспериментах.

И встань беседа на опасный для Дмитрия Ройша и другой большой политики путь, Сепгей Борисович нашёл бы способ привлечь внимание фаланги к портфелю, сколько бы раз Дима ни просил не подставляться.

— А как так вышло, что он стал жить у вас?

Позвонил с вокзала через леший знает сколько лет и спросил, можно ли переночевать.

Только фаланга интересуется Дмитрием Ройшем.

— Его привёл ко мне старый приятель из Корпуса, Тахá Шапка.

— Шапка — сотрудник Инфекционной Части, а вы утверждали, что далеки от её работы, — перебил фаланга. Раз он уже ознакомился со стандартными пунктами досье очередного рядового медика Тахи Шапки, должно быть, всё на самом деле идёт по плану.

— Мы были знакомы ещё до моего назначения в Корпус. И на Колошму тоже, —  Сепгею Борисовичу было как-то неожиданно приятно рассказать для разнообразия хоть немного правды. — Таху Шапку я допрашивал в качестве главы следственного отделения при Столичной гэбне. Стандартная процедура: пропажу без вести госслужащего двенадцатого уровня хотели повесить на тавра. Допрашивали всех тавров, с которыми обвиняемый когда-либо пересекался в Столице, — как это всегда и делается, если поднимают таврский вопрос. Я дело раскрыл — там была попытка бегства с госслужбы, сам беглец улики тавру и подкинул. А Таха Шапка после снятия обвинений с его друга вдруг пришёл меня отблагодарить. Шестьдесят девятый год, кажется.

— Вернёмся к июню восемьдесят третьего, — удовлетворённо кивнул фаланга.

— Таха Шапка иногда ночует у меня. Производственный раж вынуждает — я живу в получасе от Инфекционной Части, а он в двух часах езды. В июне он как-то пришёл с Дмитрием Ройшем, который был три дня как с вокзала, сразу занялся вместе с Тахой Шапкой каким-то проектом и все три дня спал на чемодане в Корпусе, не дойдя даже до службы обеспечения жильём. На четвёртый они решили передохнуть в более подходящих для жизни условиях, но поближе к Корпусу. В результате мы всю ночь потратили на разговоры о жизни в степи и о последней чуме, а потом само собой вышло, что Дмитрий Ройш зашёл без Тахи Шапки. И остался.

Фаланга встал, с едва уловимым раздражением одёрнул непривычный для него белый халат, оглядел помещение и направился к двери.

— Дмитрий Ройш с самого начала пользовался вашим гостеприимством и вашим служебным положением, — сухо сказал он перед тем, как оставить Сепгея Борисовича в одиночестве. —  Вашей именной печатью заверен ряд фальшивых документов, вы знали?

Сепгей Борисович тряхнул головой и тоже поднялся со стула.

Яблоко сиротливо зеленело на чьих-то чужих отчётах по профилактике нервных срывов.

Надо отнести Виктору Дарьевичу его диаграммы, от которых на других голов Медицинской гэбни нападает нервный тик, и заодно спросить, что пьют от недосыпа. Второстепенная роль сыграна, фаланга убедился в неуловимости (а заодно и цинизме) Дмитрия Ройша, больше ничего не будет — только ожидание новостей из Бедрограда и возвращение бюрократических кошмаров про рубашки цвета ничего. После того, как поживёшь под следствием три с половиной года, даже самая безобидная встреча с фалангой даром пройти не может.