Чума в Бедрограде - [25]
А Дима сел на поезд в Бедроград ещё позавчера вечером.
Почему-то жаль, что даже Настоящая Бедроградская Конспирация в курсе, что в такой ситуации лучше не устраивать прощаний на вокзалах.
Фаланга, протащивший Сепгея Борисовича на незримом поводке вниз по лестнице, прямо по коридору, направо по коридору, вверх по лестнице, налево по коридору, наконец-то скрылся за какой-то будто бы случайной дверью.
Сепгей Борисович в профилактических целях сжал яблоко покрепче и переступил порог.
Помещение за будто бы случайной дверью было плоть от плоти Медкорпуса — полное света и воздуха, с отделкой из какой-то пахучей древесины, со стульями, от которых никогда не заболит спина, и столом, к которому хочется прикасаться. Невзрачный фаланга за этим столом выглядел как оскорбление всему Медкорпусу.
Оскорблением всему Медкорпусу он, в общем-то, и являлся.
— Сепгей Борисович, вам нравится ваша работа?
На этот вопрос нет правильного ответа. Ни того, который бы хотел услышать фаланга, ни того, который хотел бы произнести Сепгей Борисович.
— Это немного не то, к чему я привык. И не то, к чему стремился, — Сепгей Борисович сел строго напротив неприметного человечка. Поставил портфель рядом. Выпустить яблоко из рук не получилось. — Но в моей нынешней работе есть свои плюсы. Мне нравится Медкорпус.
Фаланга сверлил яблоко стеклянными глазками:
— А вы ему скоро разонравитесь. Как только вскроется, что вы покрывали Дмитрия Ройша.
— Если бы я мог его покрывать, я бы, должно быть, и сделал это. Но увы.
Стеклянные глазки оживились. Оторвались от яблока, вперились в лицо Сепгея Борисовича с чем-то похожим на действительно сильное любопытство.
Неужели Настоящая Бедроградская Конспирация сделала верную ставку?
— Поясните, — в бесцветном голосе фаланги таки прозвучал охотничий азарт.
— Это вы поясните, что происходит с Дмитрием Ройшем. Или хотя бы поясните, как я должен сейчас себя вести, чтобы ему помочь.
Недоумение, охотничий азарт, лихорадочная дедуктивная работа. Впрочем, выдавали фалангу только очеловечившиеся глаза и задумчиво зашевелившиеся пальцы. Три невесомых постукивания по столу. Хороший знак.
— Ваше имя?
— Дата и место рождения?
— Номер отряда?
— Адрес полученного по распределению жилья?
— Место дальнейшей учебы?
— Работы?
И ещё много стандартных пунктов досье, прекрасно известных фаланге.
Сепгей Борисович удивился: он полагал, что достаточно хорошо знает методы работы фаланг. Три с половиной года под следствием — достаточный срок для того, чтобы иметь подобную уверенность.
Фаланги не любят стандартных пунктов, это лишняя информация.
Возможно, сейчас это способ взять передышку. Перед нестандартными.
Стандартные пункты досье Сепгея Борисовича становились нестандартными то ли в ноябре семьдесят третьего, то ли в мае семьдесят шестого.
Служба на Колошме.
Седьмой уровень доступа взамен десятого. Десятый — это всё мелкие сошки, управленцы вне крупных городов, тюремщики, начальники под более высоким начальством, рядовые сотрудники наиболее значимых служб. Медицинские ревизоры, например.
А седьмой — это уже самая настоящая большая политика. Колония для политических заключённых, самая знаменитая тюрьма Всероссийского Соседства.
В ноябре семьдесят третьего гэбня Колошмы сменила три из четырёх своих голов разом. Негласное распоряжение: «вы там поспокойней». Сепгей Борисович всегда был из тех, кто поспокойней. Тогдашний главный политический скандал (чего уж там, главный политический скандал всех последних лет) он воспринял с недоумением: голова гэбни Колошмы спутался с заключённым, переругался с другими головами, наделал глупостей, умер. Звучало немыслимо. Шептались все, у кого за плечами был хоть какой-нибудь институт госслужбы. В институтах тоже шептались. Старый институтский тренер по стрельбе, приятель Сепгея Борисовича, прямо перед назначением того на Колошму сказал, что, мол, скандал поостынет, случай введут в программу подготовки госслужащих. Показательный, мол, случай. Интересно, ввели?
После «показательного случая» сидеть в гэбне Колошмы было как-то неловко. Вся текущая рабочая документация, приходившая из внешнего мира, так и кричала между строк о показательном случае. Никто ничего не знал (расшифровки бесед того самого головы гэбни с тем самым заключённым появились хоть в каком-то доступе только через несколько месяцев), но все имели мнение. А Сепгей Борисович со своим седьмым уровнем слушал те самые пока не преданные публичной огласке внутри госаппарата записи и много думал.
А в мае семьдесят шестого на Колошме вспыхнула степная чума. Это было неожиданно — все уже успели забыть, что Колошма знаменита не только показательным случаем, но и показательными эпидемиями. Забыли, вовремя не среагировали, не выслали в срок лекарство (как будто от степной чумы есть лекарство, но хоть иммунных препаратов бы тогда!). Пришлось справляться самим.
Медкорпусу и не снилось, что такое настоящий плевок в лицо бюрократии. Врачей не хватало, охрана выполняла приказы с переменным успехом, кое-кого из заключённых назначили санитарами. То есть не назначили, само собой вышло, что кто-то готов работать, а документы поправили на коленке — ждали помощи от Медицинской гэбни. Вместо Медицинской гэбни помощь оказали фаланги и подчиняющийся им Силовой Комитет.
««Пёсий двор», собачий холод» — это роман про студенчество, желание изменить мир и цену, которую неизбежно приходится за оное желание выплачивать. Действие разворачивается в вымышленном государстве под названием Росская Конфедерация в эпоху, смутно напоминающую излом XIX-XX веков. Это стимпанк без стимпанка: ощущение нового времени есть, а вот научно-технологического прогресса особенно не наблюдается. Поэтому неудивительно, что брожение начинается именно в умах посетителей Петербержской исторической академии имени Йихина.
««Пёсий двор», собачий холод» — это роман про студенчество, желание изменить мир и цену, которую неизбежно приходится за оное желание выплачивать. Действие разворачивается в вымышленном государстве под названием Росская Конфедерация в эпоху, смутно напоминающую излом XIX-XX веков. Это стимпанк без стимпанка: ощущение нового времени есть, а вот научно-технологического прогресса особенно не наблюдается. Поэтому неудивительно, что брожение начинается именно в умах посетителей Петербержской исторической академии имени Йихина.
««Пёсий двор», собачий холод» — это роман про студенчество, желание изменить мир и цену, которую неизбежно приходится за оное желание выплачивать. Действие разворачивается в вымышленном государстве под названием Росская Конфедерация в эпоху, смутно напоминающую излом XIX-XX веков. Это стимпанк без стимпанка: ощущение нового времени есть, а вот научно-технологического прогресса особенно не наблюдается. Поэтому неудивительно, что брожение начинается именно в умах посетителей Петербержской исторической академии имени Йихина.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.