Чукотскіе разсказы - [90]

За этимъ моремъ есть материкъ, но за материкомъ опять море, а за тѣмъ моремъ птичьи ворота. Тамъ край твердаго неба падаетъ внизъ и, ударившись объ землю, отскакиваетъ обратно; никогда не перестаетъ падать и отскакивать. За тѣми воротами находится птичья земля. Туда птицы улетаютъ на зиму. Но небо падаетъ такъ быстро, что не успѣваютъ пролетѣть, и заднихъ прихлопываетъ, какъ въ ловушкѣ. Обѣ сталкивающіяся половинки покрыты толстымъ слоемъ толченыхъ птицъ, больше, чѣмъ на вышину человѣка, и перья тамъ вѣчно носятся по вѣтру…

Однако, содержаніе разсказовъ Ятиргина, несмотря на всю ихъ оригинальность, не представляло для меня интереса новизны, и я постарался свести разговоръ на шаманство, намѣреваясь упросить Тылювію показать мнѣ образчикъ своего шаманскаго искусства. Мнѣ хотѣлось узнать, дѣйствительно-ли загадочная хозяйка обладала той степенью шаманской силы, которую приписывали ей окружающіе жители.

Ятиргинъ съ первыхъ же словъ о шаманствѣ самъ перевелъ разговоръ на свою жену.

— Ты спрашиваешь, есть-ли въ нашей землѣ вдохновенные!.. — заговорилъ онъ. — Моя жена, хотя молода, но тоже не лишена свободныхъ голосовъ. Слава Богу! Можно сказать, что не одному человѣку помогла въ болѣзни. Но ни противъ кого не употребила во зло.

Тылювія, услышавъ, что разговоръ коснулся ея особы, проявила еще большую стыдливость, чѣмъ вчера. За то Тэнгэтъ, сидѣвшій все время молча, обнаружилъ неожиданную словоохотливость. — Я тоже высоко вдохновенный! — заговорилъ онъ. — Именно я, сынъ Апрыя, Тэнгэтъ! Конечно, я молодъ и стыдливъ. Когда другіе собираются состязаться во вдохновеніи, я прячусь между санями на дворѣ, и меня принуждены приводить въ пологъ силой. Но въ моемъ собственномъ пологу я каждый день разговариваю съ разнообразными духами. Въ моемъ котлѣ съ водой живетъ старый моржъ и отзывается оттуда хриплымъ ревомъ. Когда я ударю въ бубенъ, три волка приходятъ изъ-подъ постели и воютъ по очереди. Воронъ и гагара пролетаютъ взадъ и впередъ. Невидимая рука просовывается сквозь стѣну и хватаетъ за лицо каждаго изъ присутствующихъ!..

— Ты увидишь завтра! — говорилъ онъ. — Во время жертвоприношенія я ударю въ бубенъ и создамъ силу въ очагѣ, которая поднимется сквозь отверстіе шатра тонкимъ столбомъ пламени, и духъ будетъ говорить изъ черной золы.

— Моя сила все умѣетъ. Я могу глотать ножи и извергать дорогіе мѣха изъ горла, нырять въ море, какъ рыба, и летать быстрѣе птицы по небу. Однажды, когда я сидѣлъ въ пологу за ужиномъ, врагъ мой, упившись сердитой водою, взятой отъ морскихъ бородачей, разорвалъ стѣну полога и ударилъ меня ножемъ въ спину, такъ что я упалъ на лицо и умеръ. Но жена посадила меня и вложила въ одну руку бубенъ, а въ другую колотушку изъ китоваго уса, и стала барабанить по бубну, сжимая мою руку своей рукой. Тогда явился Кэля и принесъ мою улетѣвшую душу и вдунулъ ее въ отверстіе раны, чтобы я ожилъ и снова сталъ смотрѣть на солнце. А отъ раны не осталось никакого слѣда.

Я сказалъ Тэнгэту, что слава о его подвигахъ достигла великой рѣки и перешла за нее, что я пріѣхалъ сюда, намѣреваясь отыскать его и услышать его шаманскіе напѣвы и что чрезъ нѣсколько дней я нарочно пріѣду на его стойбище, желая давать ему отвѣтные отклики.

Послѣ этой краткой рѣчи я прямо обратился къ Тылювіи и сталъ просить ее доказать намъ, что и она одарена вдохновеніемъ и что слова ея мужа не являются напраснымъ хвастовствомъ. Однако, застѣнчивость Тылювіи оказалась препятствіемъ, которое было не весьма легко преодолѣть. Услышавъ мое предложеніе, она немедленно спрятала уже не лицо, а всю голову подъ мѣховое одѣяло, валявшееся подлѣ, и рѣшительно отказывалась отвѣчать мнѣ хотя-бы однимъ звукомъ. Я могъ вести съ ней переговоры только при помощи мужа, который съ самаго начала сталъ держать мою сторону и, поднимая мѣховую покрышку, осторожно уговаривалъ Тылювію согласиться, на что она отвѣчала какими-то невнятными звуками, вразумительными только для одного Ятиргина.

Наконецъ, послѣ того, какъ я въ десятый разъ сослался на обычаи гостепріимства, дающіе гостю право на угожденіе хозяина, и пообѣщалъ, что о чудесной силѣ Тылювіи я разскажу на своей родинѣ всѣмъ моимъ соплеменникамъ, стыдливая шаманка поколебалась.

— Спроси его, — тихо сказала она Ятиргину, — развѣ на его землѣ люди тоже стучатъ въ бубенъ и призываютъ духовъ?

Я принужденъ былъ отвѣчать отрицательно.

— Почему-же, — недовольно проворчала она, — онъ такъ лакомъ до вызыванія духовъ?.. Я не понимаю!..

Начались новые уговоры и, наконецъ, дѣйствіемъ краснорѣчія и подаркомъ небольшой связки табачныхъ листьевъ, я вынудилъ у шаманки согласіе, выраженное, однако, устами нашего непремѣннаго посредника.

— Она будетъ шаманить! — сказалъ Ятиргинъ. — Я пойду, принесу бубенъ!..

— Лучше я сама! — сказала недовольнымъ тономъ Тылювія, натягивая мохнатыя чулки на свои могучія ноги. — Ты мужъ! сиди въ пологу! А только скажи ему, что я совсѣмъ не имѣю духовъ послѣ болѣзни. Въ вѣчномъ кашлѣ, не знаю куда дѣвались. Стуча, не могу взывать, взывая, не могу вызвать… Или они глухи?

Я счелъ своей обязанностью протестовать и выразить увѣренность, что духи по прежнему подвластны ея призыву, но Тылювія все еще не хотѣла успокоиться.