Чукотскіе разсказы - [106]

Я отправился къ исправнику съ ходатайствомъ за бѣднаго русскаго оленевода.

Говорить приходилось осторожно, такъ какъ мѣщане были бѣднѣе Ольки и тоже совершенно подавлены натуральными повинностями. Исправникъ призвалъ предъ свое лицо Ольку и старосту. Овдя служила переводчикомъ для сына, а я толкователемъ непонятныхъ подробностей полярной жизни. Ознакомившись съ потребностями дѣла, исправникъ разсудилъ совсѣмъ по-соломоновски.

— Подать возьмите! — сказалъ онъ старостѣ, — потому что это постановлено высшею властью; а подводу вы наложили неправильно: онъ натуральной повинности не подлежитъ.

— Тоже и намъ тяжело, ваше высокоблагородіе!.. — вздохнулъ староста.

— Повинности налагаются, — сталъ объяснять исправникъ, — только на тѣхъ, кто пользуется попеченіемъ отъ общества или получаетъ помощь отъ начальства, а объ нихъ ни вы, ни мы заботы не имѣемъ. Они живутъ на полѣ вмѣстѣ съ чукчами.

— Какая же помощь? — спросилъ староста, не понимая, — общество все упало, каждый до рукъ добился!.. Теперь ужъ помощь и дасти некакъ, развѣ самимъ просить.

— Ну вотъ, — подтвердилъ исправникъ, — вы станете просить, а они не просятъ.

— Да имъ не нужно! — возразилъ староста, — они въ зажиткѣ живутъ.

— Все равно не имѣютъ права просить! — объяснялъ исправникъ. — Мы имѣемъ право имъ отказать…

Такимъ образомъ Олькѣ на этотъ разъ удалось отдѣлаться отъ подводы цѣною вѣчнаго отчужденія отъ общественныхъ и начальственныхъ попеченій. Овдя все-таки была чрезвычайно раздражена притязаніями старосты.

— Уйду на Чаунъ! — говорила она ему по выходѣ изъ казенной избы. — Пропади вы пропадомъ, вѣкъ васъ не видать!

— Достанемъ! — увѣренно говорилъ староста. — Безъ ярмарки не обойдетесь. А намъ что рѣже, то лучше. Волкъ однажды хватать, да мѣтко деретъ. Будете помнить.

Не знаю, какъ будетъ дальше житься бѣдному русскому оленеводу между чукотской сварливостью и притязаніями и алчностью сообщественниковъ съ рѣки. Со стороны чукчей опасность не велика. Сѣнтуха такъ обширна, что небольшое стадо оленей можетъ пастись безъ ущерба, не сталкиваясь съ чужими стадами; а настроеніе чукчей послѣ двухкратной выдачи выкупа за убійство опять измѣнилось въ благопріятную сторону.

Гораздо опаснѣе для Ольки и его хозяйства ежегодная раскладка сборовъ его родного общества.

Овдя справедливо безпокоится о его отношеніяхъ съ русскими послѣ ея смерти. Для сборовъ нужны деньги, а Олька не имѣетъ о нихъ никакого понятія, онъ не знаетъ, у кого и какъ можно достать денегъ на ярмаркѣ. Сколько бы на него не наложили, ему никогда не придетъ въ голову жаловаться на старосту, да и врядъ ли онъ самъ по себѣ получитъ доступъ, напримѣръ, къ исправнику, ибо русскіе порѣчане стоятъ другъ за друга и оттираютъ отъ начальства жалобщиковъ чужого племени на ярмаркѣ или при проѣздахъ. Онъ, впрочемъ, не сумѣетъ даже разобраться въ степеняхъ начальства, и его можно увѣрить, что на старосту нѣтъ управы. Однимъ словомъ, лишившись руководителя, этотъ сынъ тундры передъ лицомъ своихъ сообщественниковъ явится, какъ дикій олень, который всѣмъ долженъ и съ котораго каждый встрѣчный можетъ содрать шкуру вмѣсто уплаты. Какъ и дикому оленю, ему останется, въ видѣ послѣдняго прибѣжища, бѣгство или, пожалуй, самоубійство, къ которому сосѣдніе ему пастухи прибѣгаютъ при первомъ разочарованіи, часто изъ-за послѣдняго пустяка, такъ какъ собственную жизнь они цѣнятъ еще меньше, чѣмъ чужую.