Что сказал бы Генри Миллер... - [46]

— Пап, мне кажется, я сейчас не в состоянии ничего смотреть.

— Я знаю, сейчас тебе не до этого. Поэтому я тебе покажу только одну сцену. Из итальянского фильма. Любимого фильма моей матери. Она все время слушала музыку из этого фильма, когда мы уезжали на лето за город. Я возвращался с причала, слышал эту музыку, доносившуюся из нашего домика, и знал заранее, что мама сидит на обтянутой сеткой от комаров веранде, потягивает джин с тоником и слушает эти записи. Я всегда думаю о ней, когда слышу эту музыку. И всегда мне становится теплее на душе — уж не знаю почему. Должно быть, у нас тогда хорошее лето выдалось.

В любом случае, мне хочется показать тебе самую последнюю сцену из этого фильма. Мне кажется, ты сразу поймешь почему. Этот парень, герой фильма — его играет Марчелло Мастроянни — пил, блудил и ночь за ночью изгаживал себе жизнь. Действие картины кончается при восходе солнца на пляже, где зритель видит и некоторых других гостей той попойки, с которой он туда пришел. Ты мне напомнил об этом, рассказав о коробках из-под пиццы, валявшихся по всей квартире этого Чу-чу. Вот здесь он с перепоя на пляже в том же самом костюме, в котором был на вечеринке, он слышит, как его зовет девушка. Он смотрит на нее, видит ее, но не слышит, что она говорит. Она так прекрасна, так чиста, она как воплощение моря на восходе солнца в безоблачный день, может быть, она даже как-то несет в себе его детство. Мне хочется, чтобы ты посмотрел эту сцену, но помни: этот парень, который только тем и занимается, что тусуется на вечеринках, уже миновал апогей жизни, он уже катится под гору и знает об этом. И девушка на пляже тоже об этом знает. Но твоя жизнь сейчас только начинается, она еще вся впереди, и от тебя зависит, какой она станет.

Я поставил сыну «Сладкую жизнь» Федерико Феллини, прокрутил фильм до последней сцены, где Мастроянни идет по песку, а девушка что-то ему кричит, стоя в воде в пятидесяти ярдах от него. Он пожимает плечами и делает жест руками, означающий, что не слышит ее слов. Потом он уходит прочь — его ждут приятели. Он машет девушке рукой в знак прощания, делает он это как-то скованно, у него даже пальцы немного сжаты. Словно рука у него отсохла. Словно он сам весь усох. Девушка смотрит, как он уходит прочь; она все еще улыбается — сначала по-доброму, с пониманием, но потом улыбка ее становится жесткой. Кажется, она говорит: ну, что ж, если ты так хочешь, пусть будет по-твоему. И тут она очень медленно оборачивается и пристально смотрит прямо в камеру, как будто взгляд ее спрашивает зрителя: а как твоя жизнь сложилась?

— Единственное, что я тебе хочу сказать о кокаине, — произнес я, — после него дело всегда кончается именно этим.

На следующее утро мы посмотрели «Эту замечательную жизнь». Я знал, что сначала картина его взбесила — слишком импульсивная манера игры актеров, ее фальшь, восхитительная самоуверенность Джеймса Стюарта. От всего этого Джеси мутило. Особенно в таком состоянии, когда он видел мир — как мы это называли в его возрасте? — как что-то вроде «стартовой площадки для космических сделок».

Но когда экран погаснет и во тьму уйдет Джеймс Стюарт (он там как главный возмутитель спокойствия, как человек, способный выплеснуть другому в лицо содержание бокала на годовщине свадьбы ваших родителей), Джеси сам вопреки себе поймет, в чем там дело. Ему надо знать, чем это кончается, ему это надо знать ради себя самого, потому что к тому времени история на экране станет его собственной историей. Да разве могут кого-нибудь — даже подавленного парнишку, страдающего от похмелья после текилы и кокаина, — оставить безучастным заключительные кадры фильма?

Джеси нашел себе работу мойщика посуды в ресторане на авеню Сент-Клер, в том самом районе, где прошло мое детство. Это место он получил благодаря младшему повару, высокому краснощекому пареньку. Какому-то Джеку. «Рэперу». (Казалось, все, с кем Джеси общается, ничем, кроме рэпа, не увлекаются.) Я до сих пор не знаю его фамилию, но иногда после вечерней смены он вместе с Джеси заходил к нам в китайский квартал. Из подвала тогда скороговоркой доносился неразборчивый речитатив — это ребята так изображали крутых рэперов. Отрывочные слова никчемных стишков (по большей части у кого-то заимствованных) были до противного грубыми и вульгарными. Но ведь надо же, мне кажется, с чего-то начинать. Исполнять «Я хочу держать тебя за руку»[41] им не имеет никакого смысла.

Я никак не думал, что Джеси проработает на мытье посуды больше четырех дней. Un plongeur.[42] Не скажу, что он легко пасовал перед жизненными трудностями или был чем-то похож на маменькиного сынка, но у меня просто в голове не укладывалось, что он моет посуду в ресторане. Ниже этой должности в иерархии ресторанных работ ничего не бывает, потому что восемь часов в день надо тереть сальные тарелки и подгоревшие кастрюли со сковородками. Я просто не мог себе представить, как мой сын утром просыпается, одевается, едет в ресторан на метро и до полуночи этим занимается.

Но, как часто бывает с собственными детьми, я снова ошибался. Вам кажется, что вы знаете их лучше, чем кто бы то ни было другой, потому что вы видели, как все эти годы они поднимались с постели и сходили вниз по ступенькам, вы укрывали их по ночам, когда они скидывали с себя во сне одеяло, видели их печальными, счастливыми, беззаботными, беспокойными, — но это еще не значит, что вы их знаете. По крайней мере, у них всегда за душой найдется что-то, о чем вы даже не подозревали.