В ту ночь я по-настоящему не спал. Когда через несколько часов зазвенел будильник, я был уже на ногах, сидел на краю кровати, подпирая руками подбородок, и думал: меня ждет ужасный день.
Спустился в холл, чтобы поднять Саймона. Он спал, лежал, отбросив одеяло, раскинув руки над головой, словно плыл куда-то в глубокой воде.
Я потрепал его по щеке.
— Саймон, — сказал я, — Саймон.
Потом прилег рядом с ним и почти заснул. Одно только его присутствие приводило меня в норму. Думаю, я даже увидел сон, короткий сон, но потом заставил себя проснуться.
— Давай, нам надо вставать, — сказал я.
Но он уже проснулся, лежал, прижав руки к груди, глядя в потолок. Это выглядело довольно странно: шестилетний мальчик с руками сложенными на груди. Словно старик или покойник в гробу.
Я повел его в ванную. Было слишком рано, и он еще не мог прицелиться точно. Кончалось тем, что он мочился на пол или на край унитаза, так что я наклонился, чтобы взять его за плечи и удерживать, пока он писает. Он чуть вздрогнул и застегнул пуговицы пижамы, так до конца и не проснувшись, так что наверху штанины появилось темное пятнышко.
— Тебе придется помыться немножко дольше, — сказал я.
— Хорошо, — ответил он.
Я спустился вниз и включил свет на кухне. За окном все еще была зимняя темень. Я наполнил чайник, двигаясь по кухне туда-сюда, делая то то, то это, но, когда через какое-то время из комнаты Саймона все еще не донеслось ни звука, я вернулся наверх, чтобы взглянуть. Он сидел на полу, одна нога в джинсах, глядя в пространство.
Я сказал:
— Саймон, — и подпрыгнул, чтобы пробудить его от снов наяву. — О чем ты думаешь?
— Ни о чем, — ответил он и сунул другую ногу в джинсы.
М. позвонила, когда я был в коридоре, натягивая на него непромокаемые зимние брюки. Она была на Гавайях, продавала подержанные телефоны. Тысячи и тысячи подержанных телефонов.
— Я только хотела услышать его голос, — сказала она. — Он еще здесь?
Весь тот день я чувствовал себя уставшим, какая-то мучительная слабость. Мне было дерьмово, и я думал: о да, так оно и есть. И поскольку я был таким усталым, а когда вы устаете, то думаете о всяких дурацких вещах, я поймал себя на мысли, что было несправедливо, что я так рано лег спать и теперь за это наказан. Я мог бы с легкостью не спать до трех часов ночи, попивать мартини, а над головой у меня горел бы абажур. Ну, может быть, не в точности так, но вы меня понимаете. Я думал, что больше никогда так не сделаю, не лягу так рано спать.
В общем, когда я в тот день забирал Саймона, я был немного не в настроении. И сказал:
— Я сегодня неважно себя чувствую, так что не задавай мне слишком много вопросов, хорошо?
Он сказал:
— А пончик я все-таки свой получу?
Я сказал:
— Конечно. Давай просто много об этом не разговаривать.
К тому времени, как я его в тот вечер выкупал и вымыл ему голову (на меня смотрели эти сонные-сонные глаза), было около половины девятого.
— Я слишком устал, чтобы читать тебе на ночь, Саймон. Тебе придется посмотреть картинки самому.
— Если ты устал, почему не идешь спать? — спросил он.
Я собирался сказать ему, что я уже так и сделал вчера вечером, именно поэтому я сегодня немного не в духе, но он бы воспринял это как приглашение к разговору.
— Потому что, — сказал я.
Он надел пижаму и отправился в кровать, волосы все еще были влажные; я поцеловал его в щеку, а потом, не оглядываясь, закрыл дверь.
— Через минуту выключу тебе свет, — сказал я.
Я попытался смотреть телевизор, но не мог удержать глаза открытыми. Это происходит снова, думал я. Я спустился вниз, в холл, взял сигарету из пачки на холодильнике и вышел на крыльцо. Простоял там несколько минут, а потом услышал музыку в баре, дальше по улице. Ощупал карманы и нашел пятидолларовую купюру. Счастливая находка. Приоткрыл дверь в коридор и послушал, не доносятся ли сверху какие-нибудь звуки. Ничего — только урчание холодильника.
Я даже не стал надевать пальто или ботинки, это слишком походило бы на выход в свет. Просто метнулся вниз по улице — воздух был морозным и возбуждающим, снег навалил свежие сугробы, сверкал на подоконниках, на крышах автомобилей, на сиденьях велосипедов, даже на маленькой квадратной задвижке на верхушке пожарного гидранта.
Это был некрасивый тесный бар в Чайнатауне, может, вы его даже знаете — старомодные столы из жаропрочного пластика, стандартные фотографии на стенах, официантки, которых не знаю только где выкопали. Трудно представить себе, чтобы эти создания имели какое-то отношение к жизни за стенами бара. Даже воздух здесь был маслянистым.
В большой комнате играл ансамбль, состоящий из одних девушек. Я их уже видел раньше; это были крутые девчонки, девчонки «а не пошел бы ты на…», и одна из них, бас-гитара, обладала мрачным кошачьим лицом, а на пуговицах ее кожаного жакета было написано «Забудь об этом». Когда я вошел в бар, она мне улыбнулась. Не знаю, узнала ли она меня, или я просто был еще одним парнем, которые шляются за ними везде, где бы они ни играли.
Официант с красным носом указал мне столик. Я сказал «нет». Просто взял у него с подноса чек и остался стоять у двери. Девушка с кошачьим лицом выступила к микрофону и завела медленную балладу.
