Что сказал бы Генри Миллер... - [45]

— Ты бывал у этого Чу-чу раньше?

— Мне сейчас совсем не хочется говорить на эту тему, — сказал сын.

— Мне плевать, хочется тебе сейчас говорить на эту тему или нет. Ты заходил к этому Чу-чу раньше?

— Нет. Честно.

— А кокаином раньше баловался?

— Ну, не так.

— Не так?

— Нет.

Я перевел дыхание и спросил:

— Разве мы с тобой раньше об этом не говорили?

— О коксе?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — ответил я.

— Да, знаю.

— Что, если я тебя поймаю на наркоте, все наши договоренности отменяются. И плата за квартиру, и карманные деньги, со всем этим будет покончено. Ты помнишь об этом?

— Да.

— Или ты думаешь, я тогда с тобой шутки шутил?

— Нет, пап, но в одном ты не прав. Ты меня не поймал. Я сам тебе сказал об этом.

На это заявление я сразу не нашелся, что ответить. Через некоторое время я спросил:

— Ты звонил кому-нибудь?

Вопрос Джеси явно удивил.

— Откуда ты знаешь?

— Люди обычно так поступают, когда нанюхиваются кокаина. Они звонят по телефону. А потом всегда об этом жалеют. Кому ты звонил? Ты звонил Ребекке?

— Нет.

— Джеси!

— Я пытался. Ее не было. — Он подался на стуле вперед. — Сколько это еще будет продолжаться?

— Сколько времени ты эту дрянь нюхал?

— Всю ночь. Он все время новую приносил.

Я вошел в дом, из шкафа — из ящика, где лежат носки, — взял таблетку снотворного и вынес ее Джеси со стаканом воды.

— Запомни, — предупредил я, — ты это сделал в первый и последний раз. Повторишь снова, и тебе так худо будет, что мало не покажется.

Я дал сыну таблетку и велел ее проглотить.

— Что это? — Джеси взглянул на меня.

— Пусть тебя это не волнует. — Я подождал, пока он примет таблетку, немного придет в себя и сказал: — Сейчас мы с тобой не будем это обсуждать. Ты понял, что я сказал?

— Да.

Я сидел с ним, пока он совсем не стал засыпать под действием таблетки. От такого сидения у него развязался язык.

— Помнишь, что там говорили в том документальном фильме, «У подножия вулкана»? — проговорил он. — Когда консул рассказывает, как слышит с похмелья, что проходящие у него под окном люди с презрением произносят его имя?

Я сказал, что помню.

— Сегодня утром у меня случилось то же самое, — продолжал он. — Сразу как проснулся. Ты не думаешь, что я кончу так же, как тот парень?

— Нет. Сейчас не время это пережевывать.

Через некоторое время Джеси пошел к себе наверх. Я проводил его и на пороге в комнату сказал:

— Когда проснешься, настроение у тебя будет подавленное.

— Ясно. Ты злишься на меня?

— Да. Очень.

На следующий день с утра я слонялся по дому — места себе не находил. Джеси спустился вниз, когда уже начало темнеть. Он был голоден как волк. Мы заказали еду в «Суисс Шале»[40]. Когда с ней было покончено, Джеси стер жир с губ, с пальцев и рухнул на кушетку.

— Я вчера наговорил здесь тебе всяких глупостей, — сказал он и тут же продолжил, как будто ему доставляли удовольствия те мучения, которые он при этом испытывал. — Мне там некоторое время казалось, что я стал рок-звездой. — Он застонал. — У тебя когда-нибудь такое случалось?

Я не ответил. Мне было ясно, что ему хотелось привлечь меня на свою сторону, превратив в соучастника. Но мне было не до игр.

— Когда я ушел от Чу-чу, уже светало, — продолжал Джеси. — У него все завалено коробками из-под пиццы, квартира у него вся загажена, уж извини, вся в дерьме, настоящая помойка. Я взглянул там на себя в зеркало. Знаешь, в чем я был? У меня на голове была повязана дурацкая бандана. — Он на секунду задумался, потом проговорил: — Только маме не говори, ладно?

— У меня, Джеси, от твоей матери секретов нет. Если ты мне о чем-то говоришь, я рассказываю об этом ей.

Он воспринял эту новость спокойно, слегка кивнув головой. Не удивился ей и не стал противиться. Не знаю, о чем он тогда думал. Может быть, вспоминал, что наплел мне вчера вечером, какие позы нелепые принимал, делал какие-то пустые жесты, которые лучше было бы оставить при себе. Но мне хотелось как-то утешить сына, помочь ему выбросить из головы воспоминания о коробках из-под пиццы, загаженных квартирах и все те мерзкие мысли, которые он передумал о самом себе, когда на рассвете возвращался на метро домой, а все вокруг него чувствовали в себе после пробуждения новые свежие силы, нужные им для наступавшего дня. Мне хотелось вывернуть Джеси наизнанку и промыть все его нутро теплой водой.

Но насколько хорошо он чувствовал себя там, подумал я, этот мальчик, ходящий вразвалку. Разве я могу себе представить, на что, действительно, похожи комнаты в том доме? Мне кажется, я могу это себе вообразить, но иногда, прислушиваясь к тону Джеси, когда он разговаривает по телефону внизу, мне слышится в его голосе какая-то отчужденность, резкость, иногда даже грубость, и я себя спрашиваю: он это или не он? Или это поза у него такая? А может быть, поза — то лицо, которое он обращает ко мне! Кем был тот парень, нанюхавшийся кокаина в той загаженной квартире, которому казалось в наркотическом бреду, что он рок-звезда? А этого парня я когда-нибудь видел?

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказал я и подошел к телевизору.

Совсем слабым голосом, таким слабым, что, кажется, он уже сам по себе просит избавить его хозяина от неприятностей, голосом, в котором криком кричит боязнь того, что первый встречный ударит его по лицу, Джеси произнес: