Что посеешь - [4]
Соседки слушали умные речи Серафимы Аристарховны, ахали и охали. Их начинала мучить совесть и грызть черная зависть, и они бежали домой жучить своих неразумных потомков и ставить им в пример гениального Витеньку Пискарева. Безалаберные потомки бунтовали и не поддавались. Из-за этого в доме № 13 происходили бои местного значения, после чего неразумные потомки мчались играть в футбол, или на реку, или еще куда-нибудь.
А Серафима Аристарховна говорила озадаченным соседкам:
— Это точно, что в нашей стране все профессии нужны и почетны. И я готова пожать руку, скажем, любому грузчику, я уж не говорю о таком замечательном токаре-новаторе как уважаемый Степан Александрович, — и она кланялась слегка в сторону Марии Ивановны, которая, увы, тоже слушала ее. — Или, например, работнику сферы обслуживания (легкий поклон в сторону бабки Авдотьи, у которой внучка торговала пивом). Все это совершенно справедливо, — продолжала С. А. Пискарева. — Но! В наш век технической р-р-революции и научного пр-р-рогр-р-ресса! Кто? Является? Самым? Главным? В нашем? Обществе? Кто? Я вас спрашиваю!
Соседки виновато опускали головы: они, честное слово, не знали, КТО? ЯВЛЯЕТСЯ? САМЫМ? ГЛАВНЫМ???
— Без ученых, — торжественно возглашала Серафима Аристарховна, — в наш в-э-эк ни хлеба не испечь, ни в небо не взлететь. Вот так-то! И потом, — тут она несколько понижала голос, — сейчас в газетах пишут, что в хорошей жизни большую роль играет и материальный фактор, то есть, попросту говоря, денежки. А уж ученый!.. — и она разводила руками, дескать, чего уж тут говорить, сами понимаете.
Соседки кивали и смотрели на один из балконов третьего этажа, где проживал профессор Орликов со своими многочисленными домочадцами.
— Ага! Мог бы он такую ораву кормить, если бы не…? — свистящим шепотом говорила С. А. Пискарева. — То-то! И, наконец, что еще очень важно. Мы трудились всю нашу жизнь, не разгибая спины и не покладая рук. Так что ж, когда теперь наши дети имеют все возможности, чтобы учиться, они должны вкалывать, как мы, ишачить, как мы?! Нет уж!
Автора могут спросить: чего он так распространяется про эту самую Серафиму Аристарховну? Беда в том, что речи С. А. Пискаревой на некоторых мамаш очень даже действовали. Не на всех, конечно, но, например, на добрую Петькину маму — Марию Ивановну Батурину — эти грозные и сладкие речи, к сожалению, подействовали.
И вот однажды после очередной беседы с С. А. Пискаревой Мария Ивановна пришла домой и сказала сыну своему Петру:
— Ты лоботряс! Чем ты целый день занимаешься? В школе — одни троечки. Дома — всю квартиру каким-то металлом загваздал. Сам — посмотри на кого похож, — руки не отмыть, нос в саже. Все дети как дети, кто на пианино играет, кто задачки решает, а он нос в сажу сует. Другие дети знаменитыми учеными будут, а он хочет… как отец всю жизнь… вкалывать и… ишачить!
Петр Батурин поперхнулся куском пирога и, вытаращив глаза, посмотрел на свою маму. Такие странные слова он слышал впервые…
— Ты, мам, что? Заболела, что ли? — удивленно спросил он.
— Заболела?! — Мария Ивановна даже руками всплеснула. — Да как ты с матерью разговариваешь?! Я тебе покажу «заболела»! Я тебе покажу, как не вовремя пироги лопать. Калории и углеводы у меня лопать будешь! Вовремя! И чтобы… этого… металлолома духу в квартире не было!
И что тут началось! Из Петькиной комнаты и из кладовки в переднюю полетели болты и гайки, велосипедные колеса и какие-то винты, железо разного профиля, клещи и плоскогубцы, молотки и паяльники, банки, склянки и жестянки. Грохот и лязг стоял такой, что сверху и снизу прибежали соседи и с изумлением наблюдали, как уже из передней на лестничную площадку летели упомянутые выше предметы, а Петр Батурин то, как вратарь, пытался поймать какую-нибудь банку, то, как боксер, увертывался от летящей в него жестянки.
Перекидав весь этот металлолом, Мария Ивановна в сердцах захлопнула дверь перед самым Петькиным носом. Соседи разошлись. На площадке остался Петр, который с обалделым видом почесывал себе затылок, да профессор Орликов, спустившийся с третьего этажа. Петр тяжело вздохнул, но тут же принял суровый и гордый вид.
А профессор Орликов нагнулся и начал что-то выискивать в куче весьма полезных вещей, выкинутых на площадку.
— Ага, вот, — сказал он и разогнулся, держа в руках паяльник, — не одолжишь на пару дней паяльничек, Петя? Мой перегорел.
— Пожалуйста, — довольно мрачно сказал Петр и тяжко задумался, куда же, в самом деле, девать теперь все эти сокровища.
Он и сам не заметил, как вслух сказал:
— В металлолом, что ли, сдать?
— Ни в коем случае, Петя, — серьезно сказал профессор, — ни в коем случае. Этакое богатство…
Потом тряхнул своей богатырской гривой и сказал:
— Безвыходных положений не бывает. Пошли, юноша.
— Куда? — удивленно спросил Петр.
— Ко мне, конечно. Поищем временную территорию для… гм… склада. Пошли.
— Нет, — быстро сказал Батурин, — к вам — нет.
Профессор внимательно посмотрел на Петра.
— Так ведь у нас никто не кусается.
— А я и не боюсь, — буркнул Батурин.
— Тогда пошли.
— Нет, — опять быстро сказал Батурин.
Профессор Орликов взлохматил свою могучую гриву и присел на ступеньку. В это время жена профессора поднималась по лестнице с продуктовой сумкой.
