Что посеешь - [3]

Батурин-старший работал токарем. Как поступил после ремесленного училища на машиностроительный, так по сей день там и оставался.

С образованием у него было слабовато. После ремесленного нигде и не учился, разве только на курсах каких-то.

— Ну и что? — говорил он. — Так уж получилось. Работаю-то я как надо.

И это было правдой — работал он хорошо. Степана Александровича уважали и на заводе, и в городе. И, конечно, жену его Марию Ивановну Петькину маму — тоже уважали.

И представляете, как она огорчилась, когда ее и Степана Александровича вызвали на педсовет и заявили, что их единственный и любимый сын Петр — лоботряс и невоспитанный человек и не выгонят его из школы только из уважения к ним.

Мария Ивановна была человеком добрым и веселым, но в этот раз она так расстроилась, что не удержалась и дома влепила Батурину-младшему хо-о-орошую затрещину. Петр страшно удивился, но благоразумно промолчал, чтобы не схлопотать еще, а Степан Александрович поморщился и ушел в другую комнату. Уже потом, наедине, он сказал Марии Ивановне, что зря она так, что Петька все-таки человек и не стоило бы… Но Мария Ивановна очень рассердилась.

— Ты в футбол гоняешь до старости лет и рыбку ловишь! И тебе наплевать, что у тебя сын лоботряс… невоспитанный, — сказала она и заплакала. — А я вас обуваю, обшиваю, кормлю и еще воспитывать должна. А тут слушай такое…

Степан Александрович ужасно устыдился.

— Ты, Маша, того… не сердись и не плачь, сказал он смущенно. — Петькой я займусь. Это верно ты говоришь — мало я им занимался, но ты не сомневайся: я ему покажу где раки зимуют!

— Правильно, Степа, покажи, — сквозь слезы сказала Мария Ивановна. — Он ведь хороший, только отец на него мало внимания обращает.

— Я обращу! — твердо заявил Батурин-старший. — Я так обращу, что он у меня…

— Вот это не надо, Степа, — рассудительно сказала Мария Ивановна, — он ведь все-таки человек.

Я так подробно передаю этот разговор, потому что мужественный Петр Батурин его слышал. Нет, он не подслушивал специально, а просто так получилось — он в это время стоял за дверью и переживал, ну, и услышал, что о нем говорят.

Глава II

Судьба Виктора Пискарева была определена на много лет вперед. Все было расписано, как по нотам, или, как говорят сейчас, запрограммировано. И проклятый вопрос «кем быть» перед ним не стоял.

— Он будет работником умственного труда, решительно заявила мама уже через несколько дней после появления Витеньки на белый свет. — Посмотрите на его лоб, — говорила она всем, кто склонялся над его колыбелью. Такие лбы бывают только у ученых!

— По-моему, лоб как лоб… так себе, — возражал Пискарев-папа, правда, не очень уверенно. И, заметив негодующий мамин взгляд, добавлял примирительно: — А впрочем, чем черт не шутит вот лысина у него действительно, как у ученого, профессорская лысина.

Словом, с самого рождения и по нынешний день вся жизнь Виктора Пискарева втискивалась в железные рамки маминой программы. Ученый и никаких гвоздей! Хоть ты лопни! Никаких сомнений на этот счет у Витиной мамы не возникало. Если, например, в первом классе Витя вдруг получал двойку по такому важному предмету, как начертание палочек и крючочков, мама говорила, что у всех ученых всегда был, есть и будет плохой почерк — им не до почерка, им надо делать великие открытия, а палочки и крючочки пусть красиво пишут девчонки или художники. А когда Витенька уже в шестом классе вдруг получал двойку по географии или, скажем, по математике, мама говорила, что в истории отечественной и иностранной науки были, были, были такие случаи, когда некоторых даже исключали из школы или из института за неуспеваемость, но они все же становились потом очень, очень, очень известными учеными. Просто отдельные преподаватели ЗАВИДОВАЛИ гениальности отдельных своих учеников, а потому и придирались к ним всячески.

В общем, для Серафимы Аристарховны — Витиной мамы все было ясно. Не ясно было только одно: в какой именно науке проявит Витенька свою гениальность. Ну, да это не так уж важно — лишь бы проявил. И Пискарева-мама старалась вовсю. Она без конца советовалась со всякими знаменитыми докторами. Поэтому у Витеньки была не просто еда, а «рацион питания». И кормили его не пирогами и пышками, а жирами, белками, углеводами, витаминами и калориями, причем в строгих пропорциях. А вместо обыкновенного распорядка дня у Вити был строго научный режим, да такой железный, что даже терпеливый и послушный Витенька иногда волком выл в свою подушку.

Насчет занятий я уж и не говорю. Сами понимаете, что заниматься Витеньке приходилось как зверю, и ни на какие другие дела у него времени совсем не оставалось. Какой там хоккей или поход! Какие там рыбалки! Единственно, что разрешила ему Серафима Аристарховна — это заниматься в музыкальной школе по классу фортепьяно. И то только потому, что она слышала, что многие ученые играли на рояле или на скрипке — для отдыха после научных трудов.

Ну, ладно, если бы Серафима Аристарховна воспитывала таким манером только своего ненаглядного Витюню. Хуже другое — она считала своим долгом агитировать всех соседок, у которых имелись свои Вани, Пети и Васи.