Что гложет Гилберта Грейпа? - [9]

Потому-то я и заправляюсь только здесь. Никакого тебе отбойника, ничего не пинькает, не тренькает, не дребезжит. Просто блаженство.

Заливаю горючки на пару баксов, выбираю себе в шкафчике-автомате апельсиновую газировку и пакет «Читос». Деньги приготовил под расчет.

Дейв говорит:

— Луна-парк, однако.

— В смысле?

— Для бизнеса — золотое дно.

— В самом деле? — переспрашиваю.

— Часть аттракционов на бензине работает.

— А закупают его, надеюсь, у тебя.

— Ну да.

Дейв расплывается в улыбке. Никогда не видел, чтобы он светился такой гордостью.

На выезде из города замечаю Чипа Майлза — рассекает на тракторе по отцовской ферме. Сигналю, и Чип в ответ машет, весь из себя счастливый, оттого, как мне кажется, что хоть кто-то его узнал. Парнишка он ладный, накачанный, всем своим видом будто говорит: «У меня мышца́ спортсмена: день-деньской сгребаю сено». Он у нас был чемпионом по борьбе на руках — в Мотли выступал за команду старшеклассников. Пару месяцев назад окончил школу. Трагедия Чипа в том, что за все четыре года учебы в старших классах у него ни разу не получилось девчонку закадрить. Понимаете, ему на передний зуб поставили коронку из белого металла, а в наших краях девушки этого на дух не переносят. При разговоре он старается не шевелить верхней губой. Но если застичь его врасплох (как вот я сейчас), он разинет рот, гаркнет «А-а-а!» — и сверкнет зубом.

Перед возвращением в страховую контору мне нужно как-то убить время, и я планирую немного расслабиться. Выжимаю семьдесят, потом семьдесят пять миль в час и сворачиваю на мою любимую проселочную дорогу.

Вокруг Эндоры все дороги прямые, плоские, как блин, и безликие, за исключением шоссе номер два, где я в данный момент и нахожусь. Здесь дорога петляет, а под аккуратным мостиком бежит Скунсова речка — на самом-то деле всего лишь протока, но раз ее официальное название — речка, все думают, что так оно и есть.

Еще одиннадцать миль — и я на сельском кладбище. Проезжаю сквозь какую-то железную раму — бывшие ворота, что ли. Заглушив движок, иду среди могил. Нашел свое насиженное место, устраиваюсь. Жую «читос», запиваю апельсиновой шипучкой. Откидываюсь на спину, гляжу в небо. Каждые минут пять слышу, как мимо проезжает легковушка или тягач. Изучаю облака, хотя какие это облака — так, белый пух, мелкие потеки, отдельные мазки белил, и все они движутся, но как-то бестолково; даже облака валяют дурака.

На каждый глоток шипучки — два «читоса»; и то и другое быстро кончается. Переворачиваюсь на живот и пытаюсь вообразить, как выглядит сейчас мой отец. Кожа, естественно, сошла, сердце, мозг и глаза превратились… во что положено, в то и превратились. Рассыпались в прах, не иначе. Где-то я слыхал, что наиболее устойчивы к тлену волосы. Наверняка и кости остались, гниют себе помаленьку.

Слева от надгробья — пара сорняков. Выдергиваю их с корнями и отбрасываю подальше, на кого бог пошлет.

Сердце стучит: напоминает, что я еще жив. Оказавшись именно здесь, на кладбище, именно в этот день, ощущаю себя избранным. Как будто я возвышаюсь над всеми.

Переворачиваюсь на спину, дышу полной грудью и засыпаю.

Разбудил меня въехавший на кладбище экскаватор. В кабине двое мужиков — не иначе как могилу копать собираются.

Солнце уплыло далеко к горизонту. Провожу рукой по лицу — кожа горяченная. Надо же было так сглупить: задрыхнуть прямо на солнцепеке, даже не смазав физиономию защитным кремом. Теперь вот сгорел, как головешка, к вечеру светиться начну. Подхожу к могильщикам, спрашиваю:

— Время не подскажете?

— Да уж пятый час, наверно.

— Спасибо.

Уже чувствую ожог и начинаю искать, чем бы себя отвлечь.

— Вот, значит, как теперь могилы копают? Я-то думал, вы лопатами махать будете.

— Нет, парень, лопатами уж сто лет никто не машет.

Меня вдруг охватывает неподдельный интерес к их работе.

— Много нынче могил требуется?

— Да, немало. Мы с напарником все три местных кладбища обслуживаем.

— А не знаете, случайно, в эту свежую могилу кто ляжет?

— Как не знать, знаем. У нас же вот — списочек имеется.

Список сейчас изучает его напарник — тот, что помалкивает.

— Я не зря спрашиваю, — говорю им, — у меня вчера знакомая умерла.

— Сочувствую, парень.

— Да, бывают такие дни.

— Ага, бывают такие дни, когда смертушка приходит.

— Во-во, надо же когда-нибудь и помирать.

— Именно так, — поддакиваю им.

— Вот, нашел: Брейдер ее фамилия.

— Брейнер — точно, это она.

— Так мы, выходит, для твоей знакомой могилу копаем?

— Ну да.

Напускаю на себя печальный, сиротливый вид.

— Не больно-то ты горюешь.

— Это как посмотреть: я скорблю в уединении.

— А, ну-ну.

Углубились они где-то на метр; тогда я говорю:

— Поглубже бы надо.

— А, чего?

— Да так, ничего. Бывайте.

Отхожу, а молчаливый что-то бормочет главному.

— Эй, парень, погоди-ка!

— Да?

— У моего напарника вопросец есть.

— Ну? — Это я уже отошел могил на десять.

— Он стесняется спросить: ты сам не из Грейпов ли будешь? Мы-то родом из Мотли. Но у нас об этом семействе много чего болтают…

Со второй попытки захлопываю дверцу пикапа. Обдавая могильщиков пылью, оставляю их в недоумении. Разворачиваюсь к дому. И еле сдерживаюсь, чтобы не выкрикнуть: «Естественно, из Грейпов! Я — Гилберт Грейп».