Что было, что будет - [28]

— Что ж, покупай. Если очень хочется — значит, надо.

Жена звонко чмокнула Ляпина в щеку и вышла в прихожую к телефону. Ляпин стоял у окна, вполуха слушал ее разговор с какой-то Томой, смотрел рассеянно на играющих во дворе детей, курил. На душе у него было муторно. И не денег он жалел, нет. Ему было неприятно чувствовать собственную слабость. Несостоятельность перед женой. Она всегда умела настоять на своем, и он оказывался в проигрыше. Всегда, если даже он считал себя совершенно правым. Может быть, причина была в том, что он все-таки любил ее, а она его вряд ли? Поэтому в любом разногласии, споре она могла себе позволить напор, грубость, жесткость, а он — нет. Любовь делала его мягким и уступчивым…

На другой день жена вернулась домой поздно и принесла упакованную в полиэтиленовый мешок дубленку. Ляпин давно уже не видел ее такой оживленной и радостной. Когда она извлекала покупку, руки ее подрагивали, и, заметив это, он почувствовал неловкость, поспешно отвел взгляд.

Несмотря на то, что в квартире после знойного дня стояла духота, Лариса надела зимние сапоги, теплый свитер, меховой берет и лишь после этого примерила обнову. Дубленка и в самом деле была прекрасная и очень шла ей. Ляпину оставалось лишь восхищенно покрутить головой, улыбнуться и развести руками.

— Лучше не бывает, — сказал он.

— А я тебе что говорила! — воскликнула Лариса с жаром. — Это ж покупка на всю жизнь. Неужели тебе самому не будет приятно рядом с такой женщиной по улице пройтись?

— Еще как! — искренне подтвердил Ляпин. Он чувствовал, что радость жены заражает и его тоже. — Скорей бы зима, да?

— Скорей бы… Господи, да разве ты поймешь, что значит такая вещь для женщины! Недоступно это для вас, мужиков.

— Ну почему же…

— Потому. Если бы понимал, то вчера бы и не спорил. Не прав ведь был, признавайся!

— Как тебе сказать… С одной стороны, конечно…

— Со всех сторон!

— Ладно, будь по-твоему! — махнул рукой Ляпин. — Обмыть бы надо покупочку, мадам. С вас причитается.

— Непременно! Чтоб не промокала. Доставай коньяк, а я сейчас быстренько салатик сделаю.

Остаток вечера прошел на редкость славно. Немного выпили, посидели, поговорили так, как давно уже не говаривали: откровенно, добродушно, доверительно. Повспоминали, главным образом — забавное и смешное; обсудили кое-какие текущие дела; кое-что на будущее прикинули. Отвыкнув уже от такого общения, оба словно бы даже некоторое удивление испытывали по поводу того, что оно вообще возможно. Глядя на сияющее лицо жены, Ляпин думал о том, как мало, в сущности, нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Какая-то дубленка, какие-то шестьсот рублей… Боже мой, да он готов каждый день их выкладывать, если б они у него были, лишь бы сохранить, удержать этот вот, направленный на него, свет в глазах жены, эту мягкость, эту теплоту…

Ночью, в постели, все тоже было так хорошо, так остро и пронзительно, как давно уже не бывало. После близости с женой Ляпин долго не мог заснуть, чувствуя себя помолодевшим на десяток лет, и ему казалось, что самое лучшее в жизни у него, у них с Ларисой, еще впереди.

4

Дважды в неделю Ляпин совершал, как заведующий, обход всех больных отделения. Он любил это дело и старался обставить его посолидней и поторжественней. Больные предупреждались заранее, расходились по палатам и укладывались каждый на свою кровать. Коридоры и холл пустели, в отделении становилось особенно тихо, и уже эта тишина и безлюдье говорили о важности предстоящего события. Ляпин требовал, чтобы во время обхода его непременно сопровождали все ординаторы и все палатные медсестры. Свита получалась немалая, и Ляпину было приятно идти впереди, слышать за спиной мягкий, дробный звук шагов, тихие голоса и шелест одежды. Приятно было входить в очередную палату, видеть серьезные, ждущие лица, здороваться, говорить что-нибудь шутливое. Хорошо было одного за другим расспрашивать больных, кое-кого осматривать мимолетно, коротко переговариваясь с ординаторами, давать рекомендации о дальнейшем ходе обследования или лечения.

На следующее, после того как жена купила дубленку, утро Ляпин ехал на работу оживленным. Воспоминания о прошлом вечере и ночи бодрили и согревали его, да и рабочий день, лежащий впереди, казался особенно приятным и легким. Операций не планировалось, трудных больных в отделении, слава богу, не было, и предстоял любимый Ляпиным обход. Предчувствие не обмануло его, все как-то особенно ладилось в этот день: и с начальством, и с персоналом, и с больными. И обход прошел прекрасно, выписано было четверо больных и один переведен в нейрохирургию. Это разгрузило отделение и Ляпина порадовало.

Последнего из выписанных больных, Петра Семеновича Куршина, Ляпин и вел и оперировал сам. Случай был сложный, особенно диагностически. Консультантов пришлось приглашать из разных клиник, в институт радиологии больного для обследования возить. Нелегко проходила и операция, и длилась больше четырех часов. Ляпин редко уставал так, как тогда, домой; еле добрел, все тело было как ватное… Хорошо хоть, что все эти усилия, все труды не впустую оказались. Вот он, Куршин, как новенький. Веселый, свежий, улыбается во весь рот. Даже загорел немного, в больничном скверике на солнце посиживая… А поступил таким, что смотреть было страшно: истощенный, едва стоящий на ногах, с зеленоватым, трупным прямо-таки оттенком в лице. Затяжные гнойные процессы в легких часто жуткий вид больным придают. Посмотришь, и оторопь берет. Живой покойник…