Что было, что будет - [30]

Похожее уже не раз случалось с Ляпиным, и он всегда умел пресечь события в самом их начале. Заранее догадывался — по выражению лица, по напряженной неловкости в манерах. А вот сейчас дал промашку, наверное, слезы его с толку сбили. Плакать, да еще так искренне, готовясь деньги сунуть, — это было что-то новое.

Выход представлялся один — отослать деньги по почте. Завтра же. Можно самому и не возиться, а кому-нибудь из персонала поручить. В конце концов, это не просто его личное дело, это происшествие служебное, и стесняться тут нечего.

В кабинет вошла сестра-хозяйка, и Ляпин вдруг, неожиданно для самого себя, прикрыл конверт книжкой. Он, и подумав, не смог бы объяснить, почему сделал такое, — правая рука, словно бы помимо его воли, небрежно бросила книжку на конверт. Жест был вполне нелепый и бессмысленный. Скрывать случившееся он ни от кого не собирался (только ведь что прикидывал, кому бы поручить пересылку денег), да и догадаться о том, что в конверте взятка, никак нельзя было. Лежит себе на столе чистый конверт и лежит — обычная картина.

Переговорив с сестрой-хозяйкой и глядя, как она направляется к выходу, Ляпин подумал, что ей бы и надо поручение насчет денег дать. Он уже готов был ее окликнуть, но в последний момент удержался. Какое-то смутное, так и не оформившееся в мысль ощущение его остановило. В этом, как и в поступке с книжкой, оказалось трудно разобраться. В конце концов Ляпин решил, что в подобном поручении есть что-то щекотливое, сомнительное. Лучше уж самому сделать, невелик труд на четверть часа по пути домой на почту забежать. Да, конечно, думал он, словно бы убеждая себя и успокаивая, такие вещи лучше оставлять без огласки. А то ведь мало ли какие разговоры могут пойти. Людям только дай повод, приплетут, чего и не было.

Перед уходом со службы Ляпин замялся в нерешительности — оставить ли деньги здесь, в столе, или положить в карман? Впрочем, усмехнулся он, сомневаться тут совершенно нелепо. Если их отсылать, то нужно при себе носить до подходящего случая. Произошла и еще заминка. Деньги было удобнее положить в бумажник без конверта, в голом, так сказать, виде, но тут почудилось Ляпину что-то нехорошее, опасное даже. Конверт как бы отделял, отгораживал от него деньги, и он их в нем и оставил. Поймав себя на подобных мыслях, он вновь усмехнулся насмешливо и недоуменно. Какая-то дурацкая возня получается у него с этими деньгами, что-то смутное, двусмысленное, самому непонятное до конца. Ай да Петр Семенович с супругой, удружили, ничего не скажешь. Нет, надо выбросить все это из головы к чертям собачьим, а при первой же возможности на почту заглянуть.

По отношению к Куршину и его жене Ляпин, как ни странно, не испытывал ни настоящей злости, ни раздражения. Он даже пытался возбудить в себе эти чувства и не мог. Одно лишь было неприятно — тот откровенный, разрывающий завесу условности взгляд, которым посмотрела на него жена Куршина в момент прощания. Что-то в том взгляде было унизительное для него. Интересно, знал ли сам Куршин о взятке? Вполне возможно, что нет, уж очень простодушно и искренне он держался. Потом-то жена ему сказала, конечно, надо же такую большую прореху в семейном бюджете объяснить.

Следующие несколько дней оказались для Ляпина очень трудными. После относительного затишья, как это часто бывает, дела и хлопоты пошли нескончаемой, без передышки, чередой. Пришлось съездить в один из районов на очень ответственную операцию, несколько раз консультировать в других больницах города и у себя в отделении работать не покладая рук. В довершение же всего у Ивлева прямо на столе умер больной. Вины хирурга в этом не было, оперировал он по жизненным показаниям, сделал, что можно и нужно, но ведь все равно — неприятность. Родственники умершего подняли шум, и Ляпину долго объясняться с ними пришлось, успокаивать и урезонивать.

Когда с работой стало полегче, Ляпин вспомнил о необходимости отослать деньги. Эта мысль, впрочем, мелькала у него и раньше, но мимолетно, вскользь, и он сразу же со злостью прогонял ее — тут такая тягомотина, такая запарка, да еще, понимаешь, всякая чушь смеет в голову лезть!

Выйдя наконец-то из больницы вовремя, в пять часов (до этого приходилось до восьми — девяти задерживаться), Ляпин направился домой пешком. Погода уж очень хороша была, солнечно, тепло, тихо. На полпути Ляпин присел перекурить на лавочку в скверике и увидел через улицу отделение связи. Вот сейчас и загляну, подумал он.

Идти, однако, не хотелось. В воображении возникали длинная очередь, долгое ожидание с томлением и скукой, духота… У него даже ноги заранее заныли. Торчи там, как пень, из-за какой-то ерунды. На операциях, слава богу, настоялся, варикозное расширение вен от этого стояния скоро получишь!

Он вдруг явственно почувствовал, насколько сильно устал в последнее время. И физически, и душевно. Да и как было не устать, поработай-ка попробуй у операционного стола три-четыре часа почти ежедневно! А напряжение какое, а ответственность! Иногда операцию кончаешь мокрый весь, словно тебя в воду с головой окунули. А что, в конце концов, имеешь за это? Бывает, разумеется, и удовлетворение, и благодарность искренняя со стороны больных, но бывает и по-другому. Умрет больной — и пошла нервотрепка, если ты даже при этом профессионально чист, как ангел. Жалобы, разбирательства, объяснения… Да за такую работу, за такую отдачу сил, как у хирургов, в два раза надо бы больше платить, и то будет мало… Ляпину почему-то вспомнился хирург из третьей горбольницы, краснощекий, шустрый крепыш, про которого говорили, что он «берет». Ну и берет, подумал Ляпин, словно споря с кем-то. Ну и что из этого? Берет то самое, что ему люди несут за труды праведные. Дают, потому как есть что дать. Люди теперь денежные, могут себе такое позволить. Не из последних, надо полагать, дают, на хлебе и воде не остаются.