Чистый четверг - [2]

А тот день, когда он помог донести ведра с водой Насте от самого родника и пригласил ее на танцы за околицу, был последним в их дружбе.

Стешка отказывала всем, кто пытался добиться ее строптивого сердца, а сама становилась с каждым днем все краше: время пригладило ее вечно лохматую голову и обвило черной косищей. Какой горькой и манящей красотой расцвело лицо семнадцатилетней Стешки.

Молодицы внимательно приглядывали за своими мужьями, когда, вскинув голову, словно норовистая лошадка, проходила мимо Стешка.

— Ну и девка! — выдыхал иной раз какой-нибудь парень.

А ей был нужен он, только он, вот этот нескладный Петруха, влюбленный в свою толстую Настьку.

Он же или делал вид, или действительно ничего не замечал.

— Петруха, а ты целоваться-то умеешь? — оттеснив на танцах Настьку, отбивая немыслимые дробушки, спрашивала она, закусив малиновые губы, прожигая его своими цыганскими глазищами.

— А ты что, научиться хочешь? — безмятежно и беззлобно спрашивал он.

— Да нет, научить, — без улыбки отвечала Стешка. Настена, которая никак не могла понять, как же случилось, что лучшая подруга хочет ей несчастья, шептала сквозь слезы: «Разлучница проклятая». А сердцу было почему-то больно от Стешкиной боли.

Одна была у нее надежда на двоюродного брата, моряка, который едва приехал, так сразу же спросил у Настьки: «А что это за фата-моргана такая?» И словно телок, до самого вечера ходил за ней вслед. Но когда он вернулся с синяком под глазом, после того как проводил Стешку, Настя уже не верила, что найдется-таки укротитель на нее.

Прошел год… Вот уже и признался ей Петруха, и по его глазам Настька видела, что любит он ее, а на сердце было неспокойно от черных всполохов Стешкиных глаз.

— Плохо встречаешь, тетка Татьяна, гостя, наливай-ка штрафную, — побледнев так, что всем почему-то было стыдно и неловко смотреть на нее, как будто подглядели они то, чего нельзя доверять такому количеству людей.

Сам дядя Степан поднес ей на тарелочке полную чарку, а тетка Татьяна протянула малосольных огурчиков.

У Стешки только раздулись ноздри маленького точеного носа, и она взяла твердой рукой чарку: «Ну, — выдохнула она, — ну…» Но так ничего не сказав, выпила до дна и потом долго не могла отдышаться. И отведя в сторону руку с тарелочкой, где лежали огурцы, помидоры, она сорвала с ветки полную горсть калины, глядя на Петруху, медленно стала жевать.

— Горько, ой, мамочки, как горько, — зажмурила она глаза, пытаясь не пролить слезы.

Но вот опять, тряхнув головой, забыв обо всем на свете, не замечая Настьки и гостей, спросила: «Так ты уже научился целоваться, жених, или научить?»

Медленно, как во сне, она пошла к Петрухе. Он тоже невольно поднялся ей навстречу…

— Не балуй, девка, — преградил дорогу Стешке отец жениха — отчаянный бабник и красавец Тарас Степанов. — Может, меня поучишь, а то жизнь прожил, а так и не дождался такой учительницы.

Он, как опытный гармонист, провел по ладным плечам Стешки, но она резким движением сбросила руки Тараса. Словно проснувшись, она тряхнула прекрасной головой и тут вспомнила про патефон.

— Вот, это от меня, все лето зарабатывала… Пусть будет весело вам.

Стешка достала ручку, накрутила пружину и поставила пластинку. Два клоуна заходились хохотом. Постепенно все невольно присоединились к этому безудержному животному смеху. Хохотали и жених с невестой, а Стешка, покачиваясь, как пьяная, вышла из палисадника, горстью ягоды душа рыдания.

Уговорила ли, загипнотизировала ли Стешка председателя, но послали ее в район на курсы трактористов.

— Не могу я, Яков Фомич, работать с Настькой в одной бригаде: у меня коровы молоко теряют… — увещевала она усталого Фомича.

— Стешка, мне самому, что ли, прикажешь коров за сиськи тягать? — морщился как от головной боли председатель.

Но, поспорив, отпустил-таки ее, а весной среди засаленных картузов трактористов замелькала красная Стешкина косынка.

Попросилась она в Петькину бригаду и, отвергая все предложения мужиков-трактористов помочь, если что-то не ладилось, сама, провозившись иной раз допоздна, на следующее утро все в той же красной косынке выезжала на своем железном коне.

— Чертово семя, — подкручивал усы Тарас Семенов. — Дурак, ой дурак Петруха, за своей гусыней такой лебедушки не разглядел. Нет, не в меня уродился сынок: не замечает, что этот жгучий перец только и ждет, когда он проснется.

А Петруха с Настькой были счастливы. Одно только огорчало их — что-то не очень торопился их первенец осчастливить родителей своим появлением. Да была еще печаль-забота у Настьки — боялась она Стешки.

«Это она, ведьма черноглазая, сглазила меня, из-за нее никак не могу понести от Петруши», — горько думалось ей. Вот уж год подруги не замечали друг друга при встрече, хотя спокойной и доброй Настьке никто не мог заменить Стешки. Она скучала по подружке своей, но ненавидела порой так, что односельчане удивились бы и не узнали своей Насти-телушки, как ее прозвали с детства за спокойный, покладистый характер.

Однажды Петруха очень уж задержался — была посевная. Настя ворочалась с боку на бок, все прислушивалась, когда заскрипит калитка, да так и уснула: намаялась в коровнике. А на рассвете, чуть солнце коснулось ее теплым лучом, вскинулась как от раны ножевой: «Нет Петрухи, нет!!!»