Чистое золото - [89]
Он посмотрел на Тоню, на затихшего Николая Сергеевича, который, покончив с грибами, лег в траву и прикрыл лицо кепкой.
— Ну, твой старик, видать, спать собрался. А я пойду поброжу еще. Вы меня не ждите.
Тоня долго выкапывала ножичком саранковый корень, пожевала его и легла, положив руку под голову и глядя в густую синеву летнего неба. Порою, переводя глаза в сторону, можно было видеть дрожание раскаленного воздуха, что струится от земли, неподвижные подсвечники иван-чая и подчас захватить врасплох крупную земляничину, неосторожно выглянувшую из травяного прикрытия. Лень протянуть руку и сорвать ее. Переглядываешься, переглядываешься с ягодой — и вдруг потеряешь. Тогда не нужно досадовать и беспокойно осматриваться. Приловчись занять прежнее положение и затихни. Выжидательный взгляд непременно выманит земляничку, и она, румяная, опять усмехнется тебе.
Тишина лесная тихонько прокралась к Тоне, села у ее изголовья и, перебирая волосы, осторожно, как самый пугливый ветерок, старалась навеять сон. Но Тоня не засыпала, думала о своем.
Поговорить с Павлом, как ей хотелось, не удалось и навряд ли удастся. Своим обращением, не дружеским даже, нет — приятельским, он как бы зачеркивал все, что было.
А что было-то? Если рассказать кому или описать в книге, так и выйдет, что ничего — ничегошеньки не было!
Тоня даже приподнялась на локте, но тишина ласково уложила ее опять.
Да нет, было, было! Разве она не знает? Если бы спросили в то время Павла, кто ему дороже всех на свете, конечно, он сказал бы: «Тоня». Это теперь он отвык, решил покончить с детскими глупостями…
А может быть, он встретил какую-то замечательную девушку и думает только о ней? Она очень сердитая и капризная, эта девушка. Имя у нее какое-нибудь суровое, гордое, например Рогнеда, а сокращенно ее зовут Гнедка, как орсовскую конягу.
Тоня фыркнула: придет же такая чушь в голову!
От березы ложилась легкая играющая тень. Внизу увертливая Серебрянка убегала на восток, ловко обходя каменные глыбы у берегов. А вокруг шевелилось разнотравье. Пригорок был еще не кошен.
— Хорошо, Павлик? — спросила Тоня.
— Дядя Николай уснул? — ответил Павел вопросом.
— Спит. Опьянел от воздуха. Ему ведь редко приходится в тайге бывать.
— Я сам как пьяный.
Павел сорвал высокую травинку с пышной метелкой и водил ею по лицу. Лиловая пыльца, осыпаясь, оставляла след на его побледневших щеках.
— Напрасно ты привела меня сюда, — с тоской сказал он.
— Почему напрасно?
— Так… уж больно хорошо. Ветер… чувствую, как солнце играет… трава колышется…
Он развел руки в стороны и провел ладонями по волнующимся верхушкам трав. Тоне вспомнилось, как ей захотелось погладить белые ромашки в день приезда Павлика.
— И воздух… воздух свой, — бормотал Павел как во сне. — Нигде такого легкого воздуха нет, как у нас…
Издали донеслись крики и хохот. Толпа ребятишек на противоположном берегу спускалась к реке. Один из мальчиков держал на цепочке странную, мохнатую и неуклюжую собаку. Ребята были далеко, Тоня никак не могла рассмотреть, что там происходит.
Несколько мальчиков бросились в реку. Потревоженная вода заискрилась сильнее. Блистающие брызги полетели вверх. Зверь, которого Тоня приняла за собаку, потоптавшись на берегу, полез в воду. Мальчики хохотали. Тоня тоже засмеялась.
— Что там такое? — спросил Павел.
— Ионова медвежонка купают.
— Вот как! У него медведь есть?
— Да какой забавный! Маленький еще. Ребята рассказывали — он любит сидеть на лавке у окна. Как знакомого мальчишку увидит — лапой в стекло стучит… Купаться ходит. Первый раз испугался — много воды увидел… Убежал со всех ног к Ионихе в избу…
Они долго молчали. Павел как-то странно притих, словно, затаив дыхание, ждал, что скажет Тоня.
— Развеселись, Павлик, — начала она. — Не надо грустить сегодня. Ну, расскажи мне, что тебя заботит?
Как ей хотелось в эту минуту, чтобы Павел ответил: «Эх, Тоня, учиться мне хочется! Кабы ребята помогли!»
Но Павел, стряхнув с себя напряженное ожидание, заговорил совсем о другом:
— Заботит меня то, что много времени вы все на меня тратите. Я не раз говорил об этом, а вы — свое. Ты не сердись, я ваше доброе отношение ценю, а только напрасно…
— Почему напрасно?
— Я ведь вас зна-аю, — протянул Павел. — Наверно, собирались, советовались, как помочь, развлечь… Все мне понятно…
Лицо его стало таким грустным, что Тоня подумала: наверно, представил себе собрание, ребят — взволнованных, оживленных… вспомнил, как сам бывало председательствовал…
— А если и так, Павлик? — сказала она твердо, не давая себе расчувствоваться. — Будем говорить начистоту. Ты бы иначе себя вел, если бы не с тобой, а с Андреем Моховым так случилось?
— Так же, наверно, — тихо согласился Павел.
— В том-то и дело! А держишь себя, словно мы чужие…
— Да не чужие, Тоня! Что ты! Свои! Вот, как эта рука моя, свои!
Он так горячо сказал эти слова, что Тоня обрадовалась.
— Вот и хорошо!
— Свои, да! — перебил он. — Но все-таки разговариваю я с вами, как через реку. Издали. Другие вы люди. Не такие, как я.
— Какие же мы другие? — обиделась Тоня.
— Зрячие! — громким топотом ответил Павел.
Тоне стало страшно, и она, путаясь, заговорила:
