«Чингизово право». Правовое наследие Монгольской империи в тюрко-татарских ханствах и государствах Центральной Азии (Средние века и Новое время) - [37]
По-видимому, следует принять во внимание несколько обстоятельств. Во-первых, ещё со времен Чингис-хана и его ближайших преемников племя кунграт обладало высоким статусом в Монгольской империи и её улусах как особое «хатунское племя»: ещё прежде Чингис-хана его предки брали в жёны кунгратских девушек, а сами отдавали им в жёны своих дочерей. Это способствовало укреплению кровнородственных связей кунгратов и ханского рода Борджигин и, соответственно, обеспечивало статус и влияние кунгратской знати в различных улусах Монгольской империи[330]. Не исключено, что это обстоятельство могло подвигнуть Кунгратов Хивы притязать на более высокий статус, чем бухарские Мангыты (хотя в хивинской историографии это основание права Кунгратов на верховную власть не фигурирует), тем более что именно Кунграты (династия Суфи) с сер. XIV по нач. XVI в. являлись хорезмскими правителями под властью сначала золотоордынских Джучидов, а затем и Тимуридов[331]. Второе же обстоятельство — это географическое положение Хивы и всего Хорезмского оазиса: удалённое от других среднеазиатских государств, защищённое пустынями, населёнными воинственными туркменскими племенами, это ханство в течение длительного времени сохраняло независимость благодаря именно природным факторам, а не собственному военному могуществу. Рискнём предположить, что Кунграты приняли ханский титул во многом именно в надежде, что труднодоступность Хивы не позволит ни Чингизидам, ни другим монархам Центральной Азии оспаривать их претензии военными мерами, тогда как признание на дипломатическом уровне Кунгратов в рассматриваемый период не слишком интересовало. Наконец, хивинские ханы-Кунграты (как, впрочем, и другие среднеазиатские правители) оказались неплохими политиками: они сумели добиться признания себя в ханском достоинстве со стороны соседних туркменских племён, «великих держав» (Британской и Российской империй) и даже казахских Чингизидов, которых они время от времени даже сами принимали в своё подданство.
Наиболее интересным представляется пример с Кокандским ханством, которое, в отличие от Хивы и Коканда, до нач. XIX в. вообще не имело собственных ханов. Тем не менее представители узбекской династии Минг, управлявшие собственно Кокандом, и с начала XVIII в. фактически установившие контроль над всей Ферганой, не только присвоили себе ханский титул, но даже в большей степени, чем бухарские эмиры, обосновывали свои права на трон как потомки и правопреемники Тимуридов.
Как и в ранее рассмотренных примерах, первый правитель, провозгласивший себя ханом, Алим-хан, не слишком беспокоился о легитимации своей власти: ему было достаточно сильной армии, централизованной власти и покорности других ферганских родов и племён. А вот его брату и преемнику Омар-хану уже потребовались основания для обоснования законности своего правления, поскольку он намеревался управлять не только Ферганой, но и претендовал на владения бухарских и хивинских монархов. Естественно, для этого ему понадобилось представить себя более законным правопреемником прежних монархов, нежели бухарские Мангыты и хивинские Кунграты[332].
Именно при Омар-хане возникает историографическая легенда о происхождении кокандской династии Минг от некоего Алтун-Бишиха — мифического сына Захир ад-Дина Бабура, правившего, как известно, в Фергане до его изгнания Шайбанидами и основания империи Великих Моголов в Индии. Потомки Алтун-Бишиха, согласно кокандской историографии, правили в Фергане с XVI в. (хотя известно, что в действительности до XVII в. включительно она входила в состав Бухарского ханства). Как и бухарские Мангыты, кокандские Минги последовательно проводили идею о большей законности прав на престол Тимуридов из Чагатайского улуса, нежели Чингизидов — выходцев из Золотой Орды. А поскольку Бабур по материнской линии принадлежал к ханам Могулистана, т. е. чагатайской ветви «золотого рода», то новые кокандские ханы представали в глазах подданных и соседних правителей как прямые наследники законной династии[333]. Тем не менее в переговорах с китайским императором кокандский Мадали-хан заявлял: «Моя родословная плоть от плоти доходит до самого Чингиз-хана хана, и я потомок ханов во плоти»[334]. Несомненно, происхождение от Тимура (по некоторым сведениям, платившего в своё время дань империи Мин) в глазах правителей Китая не было столь значимым, сколь происхождение от Чингис-хана, что и предопределило выбор генеалогии кокандским ханом в переговорах.
Тем не менее такая легитимация власти кокандских ханов оказывалась уязвимой в случае претензий на власть прямых потомков Чингис-хана. Так, в 1853 г., отправляясь в поход на кокандскую крепость Ак-Мечеть, оренбургский и самарский генерал-губернатор В. А. Перовский взял с собой казахского султана Иликея (Ер-Мухаммада Касымова, также потомка Абулхайра), который в 1845–1852 гг. уже признавался в ханском достоинстве хивинскими властями
