Четыре туберозы - [31]

Грусть с немой отвагой,

Закололся на пути

Деревянной шпагой.

Рассказали мотыльки

Участь Арлекина.

В сердце Феи от тоски

Лопнула пружина.

И лежат они вдвоём,

Арлекин и Фея,

И цветёт над их холмом

Белая лилея.

Ветер спел над гробом речь,

И над Арлекином

Деревянный воткнут меч,

Весь обвит жасмином.

ГОРБУН

Река… Закат червлёный…

Далёкое ку-ку.

Шуми ты, бор зелёный,

Укрой мою тоску.

Под ивой на рассвете

Судьбу я обману.

Я знаю, в целом свете

Нет места горбуну.

Насмешки — для калеки,

Да палка — для горба.

Нам быть с тобой вовеки,

Невольная торба.

Одно осталось средство,

Верёвка из пеньки.

Неважное наследство

Получат рыбаки.

Затеют птицы драку

Над посиневшим лбом.

Зароют, как собаку,

Меня с моим горбом

Под деревом безвестным

В осиновом гробу.

Да только будет тесно,

Боюсь, и там горбу.

На мёртвом не заметит

Никто ненужных слёз.

…………………………

Спеши, горбатый!

Встретит Горбатого Христос.

СМЕРТЬ ПЬЕРО (Весёлая история [102] )

И дождь цветов, и дождь лучей,

Дымятся пенные бокалы.

На белом мраморе плечей

Сияют жемчуга и лалы.

И вальс томит, и вальс зовёт,

И в гибком танце вьются маски,

Вмыкает пёстрый водомёт

За парой пару в звенья пляски.

Один лишь жалобный Пьеро

Следит с трагическою миной,

Мелькнёт ли белое перо

Над изменившей Коломбиной?

Вдруг дикий вскрик… И молкнет бал.

Всё глуше медленные скрипки.

И мнится, холод пробежал

И с лиц гостей согнал улыбки.

Вскочив на стол, Пьеро стоял

С нелепо-вычурной отвагой,

Кривится рот, в руке кинжал,

В другой бокал с кипящей влагой.

И время мертвенно текло,

Как взмахи медленные вёсел,

Когда звенящее стекло

Он с тихим стоном на пол бросил.

И долгим вздохом бледный зал

Ответил сдавленному стону,

А тёмно-алый ток бежал

По шутовскому балахону.

И все постигли в первый раз,

Склонясь над вытянутым телом,

Что значит жуть застывших глаз

На лике, вымазанном мелом.

Железный перстень **

В «Железный перстень» вошли стихотворения, относящиеся примерно к периоду от начала Европейской войны до 1922 года, и, рядом с ними, некоторое количество стихотворений из предшествующего, уже давно разошедшегося сборника «Летучий Голландец»[103].

Сергей Кречетов

I. В ПОЛЯХ ДУШИ [104]

ЖЕЛЕЗНЫЙ ПЕРСТЕНЬ

Приветствую тебя, железный перстень мой.

Судьба опять тебя мне возвратила.

Мы виделись не раз, старинный друг, с тобой,

Моя рука тебя носила.

Сподвижник Готфрида, суровый паладин,

Я знал тебя у стен Ерусалима.

Я пал тогда в бою, и видел ты один,

Как в пене конь мой мчался мимо.

Ты сорван был с меня неверного рукой

И сохранён, как память боевая,

И мерила, смеясь, тебя на пальчик свой

В гареме пленница младая.

И вновь, в стране другой, за сладостную трель

Под говор струн, у замковой ограды

Тебя я получил, влюблённый менестрель,

В залог пленительной награды.

Ты помнишь, в ту же ночь, под стрельчатым окном

Ты видел блеск ревнивого кинжала

И слышал краткий стон, и по тебе потом

Струя горячая бежала.

О, сколько разных рук и сколько разных чар

Ты всё менял, холодный и послушный,

Пока однажды мне случайный антиквар

Тебя не продал, равнодушный.

С тех пор, что ты на мне, я чую каждый час

Твою в столетьях скованную силу.

Ты мой, железный друг! Ты мой в последний раз,

И ты со мной уйдёшь в могилу.

ВЕТРА ВОЙ

«А Эдмонда не покинет Дженни даже в небесах».

А. Пушкин

Ветра вой! О чём он плачет?

Что протяжный голос значит?

Иль он значит, что отныне никогда не вспыхнет свет?

Мне поёт про тёмный рок он,

И стучится в стёкла окон

Призрак той, кого любил я, призрак той, которой нет.

В нашем доме всё, как было,

Милый образ сохранило.

Глубь зеркал таит виденья белых плеч и стройных рук.

Лишь она, с кем был одно я,

В час тоски и в страстном зное, —

Только шорох, только шелест, только ветра в ставни стук.

Знаю я, твой дух томится,

Как испуганная птица,

Увлекаемая вихрем в даль ночного бытия,

И терзается, и стонет,

Что любимый не догонит,

Что тебя в пустыне вечной никогда не встречу я.

Мне твердят: себя смири ты,

Все пути ещё открыты.

Только как пути без цели, без надежд и без огня?

Прочь, бесплодное витийство!

Грех иль нет самоубийство,

В путь последний не пойдёшь ты одинокий, без меня.

Дальний стон! Я знаю, чей ты.

Пусть поют земные флейты,

Пусть цветы земного мая мне вослед звенят: живи!

Я иду, чтоб в вечном мраке

Лёгким блеском вспыхнул факел,

Факел верной, факел ясной, факел радостной любви.

БАНКИР

С. Birch-Crisp

В столице стерлингов, в угрюмо-душном Сити,

Где в узких улицах неярок солнца свет,

В одном из низеньких домов на Риджент-Стрите

Смущённый, я входил в твой тесный кабинет.

Ряды расчётных книг, ресконтро и гроссбухи,

В чьих цифрах тысяч душ запечатлелся плен…

И мнилось, под стеклом в ловушке бьются мухи,

Докучливо кружа среди прозрачных стен.

Известий биржевых белеющую ленту,

Стуча, струил в углу бессменный телеграф.

Иероглифы цен… Гаити… Нобель… Рента…

Бразильские листы и рудники Эль-Гаф.

Весь в чёрном, ты с лицом, застывшим, словно маска,

Сидел, облокотясь на старый тёмный стол,

И ни одна в лице не трепетала краска,

И ни на миг огонь во взгляде не прошёл.

И весь ты был отлит как будто бы из стали,

А голос твой, как бой часов издалека.

Вдруг, на краю стола, в изогнутой эмали,

Мне бросились в глаза два бледные цветка.

Как! Значит, был и ты ликующим ребёнком.

Как! Значит, знал и ты и шум, и крик, и смех,