Четыре дня в начале года тигра - [86]

Успех погубил и бенедиктинцев; и вот уже в средние века появляются новые евангелисты, проповедующие бедность, занимающиеся делами милосердия, называющие друг друга братьями — чистейший образец здесь Франциск Ассизский. Они обходились без денег, были босы и думали только о восстановлении веры, которую проповедовал Христос. Монахи, именовавшие себя братьями, начали с самого примитивного христианства, а в конце концов овладели Америками и Индиями. И вновь было доказано: христианство неизменно добивается успеха, но почти всегда успех несет в себе пагубу.

Реформация — еще один возврат к примитивному христианству; она тоже показала, сколь успешным может быть христианство, потому что такие братства, как, скажем, квакеры, столь кроткие и бедные, удивили мир, положив начало династиям миллионеров. Даже с сугубо земной точки зрения неземные христианские принципы по эффективности превосходят самые изощренные земные пути. Сила подлинного христианина неотразима, это было доказано уже не раз.

На Филиппинах Иглесия-ни-Кристо — ярчайший пример этой древней исторической истины. Человек, который в 1914 году на островке на Пасиге собрал вокруг себя кучку алкавших Бога, не имел даже крыши над головой. Его приверженцы были бедны, но они оставили и то немногое, что у них было, ради Царствия Небесного. Их искренность, их вера в Евангелие, честность их намерений несомненны. Они стремились к такому христианству, о котором учило Евангелие, и всех людей считали своими братьями. Даже во времена гонений они предпочитали сопротивляться мирными средствами — с помощью избирательного бюллетеня, а не оружием. По слову своего духовного лидера тысячи братьев оставили в конце 40-х годов (свои дома на Центральной равнине, предпочтя потерять все, что они имели, чем вести войну с хуками.

И меньше чем через пятьдесят лет после судьбоносной встречи на Исла-де-Пунта созданное там христианское братство стало столь могущественным, что сильные мира сего заискивают перед ним, а колокольный звон их храмов несется над всей землей. Но успех может и погубить их.

Иглесия говорит: «Достижения Церкви Христа, и духовные, и мирские, слишком чудесны, чтобы их можно было считать делом рук человеческих».

И это поистине верно. А те, кто сокрушается по поводу мощи Иглесии-ни-Кристо, должны винить во всем не брата Манало, а огромную силу тех, на ком лежит благословение.

ВИВАТ, ВИЛЬЯ!

© 1977 by Nick Joaquin

Я пришел, я здесь

Возвращение на родную землю есть акт благочестия, и Хосе Гарсия Вилья за свою жизнь совершил его трижды, нет, даже четырежды, потому что однажды он вернулся сразу же после отъезда и тут же снова отбыл.

Это было до воины, в 1937 году, а возвратиться ему было суждено только в 1959 году, спустя два десятилетия. За это время он приобрел имя в мировой литературе, имя куда более магическое, чем имена Рисаля или Ромуло[60] — двух других наших писателей, получивших признание за границей; один — в испанском мире, другой — в американском.

Два года назад декан факультета искусств Дальневосточного университета Алехандро Р. Росес решил, что Вилье, пусть с большим опозданием, суждено стать пророком, прославленным в своем отечестве. Дальневосточный университет объявил о присуждении Вилье почетной степени доктора литературы. Поэт жил в Нью-Йорке, и никто не ожидал, что он прибудет на церемонию присуждения, которая должна была состояться во время выпускных торжеств в Дальневосточном университете. Вилья не раз говорил, что не намерен возвращаться на Филиппины никогда.

Но за несколько дней до торжественного события из Нью-Йорка пришла телеграмма: Вилья уже в пути, летит на родину, чтобы лично получить диплом. Росес, человек нервный, совсем потерял голову. Одно дело почтить льва за океаном, другое — впустить льва в кампус, где он будет рычать и, может быть, отгрызать головы. Пожалуй, искусства в Дальневосточном университете не перенесут такого потрясения.

Пришел торжественный день вручения дипломов, прилетел и самолет, на борту которого находился поэт, три десятилетия проведший в изгнании в Америке. Вилья, сошедший по трапу самолета, выглядел человеком без возраста. Разве что появились морщины; а в прочем это был тот же самый юноша, который уехал давным-давно, только теперь волосы у него были длиннее. Они напоминали львиную гриву, темный ореол; а вот лицо все то же: худое, бледное, неземное — лицо св. Антония в пустыне.

Голубь, орел и лев[61] смотрели с его лица, но на сей раз Вилья-голубь держал скипетр. О, конечно, он отказался надеть академическую четырехуголку и мантию и так основательно опоздал на церемонию, что бедный декан Росес чуть не лишился чувств от переживаний. Но, появившись, он вел себя вполне прилично. Он с удовольствием внимал востороженной литании цитат, мантию принял с достоинством и смирением, во время коктейля блистал и радовался, как ребенок, и все удивленно говорили: «Да он душка!»

Потускнел ли великий Вилья? На язык он остер, как прежде. Через несколько дней Лидия Аргилья устроила в его честь прием в художественной галерее. «Еда вполне достойна меня», — изрек он; а потом добавил, что она была куда лучше выставленных картин.