Четыре дня в начале года тигра - [113]

Это обвинение лучше всего пояснить на вымышленной аналогии. Представим себе остров типа Кубы с достаточно примитивным образом жизни, соседями которого являются Соединенные Штаты, Мексика, Центральная Америка и Бразилия, культура которых весьма развита. Континентальные страны уже знают бумагу и печатный станок, а кубинцы пока пользуются древесной корой. Жители американского континента строят из камня и стали, островитяне — из бамбука и соломы. Хотя на материке применяется сложная техника, на соседней Кубе распространен только ручной труд, ибо чудо-орудия с материка на остров не попадают. Странно, конечно, потому что, по всем данным, существуют торговые связи между материком и островом; но проходят века, а никакие блага материковой цивилизации не до ходят до острова и не влияют сколько-нибудь заметно на жизнь кубинцев. В конце концов на острове появляются чужеземцы из-за моря, скажем русские, которые захватывают Кубу, привозят туда колесо и плуг, бумагу и печатный станок, знакомят островитян с водопроводом и кирпичной кладкой — то есть трансформируют образ жизни кубинцев. Однако, будучи завезены русскими, эти орудия вносят русский колорит в кубинскую жизнь, поскольку русские вместе с орудиями завезли на Кубу свою религию, искусство и политику, русский стиль во всем. В конечном счете кубинцы становятся больше похоже на русских, чем на жителей американского континента. Заметив это обстоятельство, соседи Кубы — США, Мексика, Центральная Америка и Бразилия — начинают презирать кубинцев как предателей американской культуры, которые и ославянились и ославились как народ, утративший свою американскую душу.

Чем же, предположительно, ответят на это кубинцы?

Скорее всего, кубинцы огрызнутся: мы веками соседствовали с американским материком, однако нам пришлось дожидаться, чтобы кто-то из-за океана привез те самые блага цивилизации, которые мы могли бы получить от соседей; а потому, если Куба действительно утратила свою «американскую» душу, то повинны в этом американцы, так долго пренебрегавшие бедной маленькой Кубой. И, скорее всего, кубинцы начнут утверждать, что далекая Россия проявила больше интереса к Кубе, чем Соединенные Штаты, Мексика, Центральная Америка или Бразилия. Было бы странно, если бы вместо этого кубинцы били себя в грудь, причитая: виноваты, простите нас, американские соседи, за то, что вы нами пренебрегали, наш грех, что вы нас и знать не желали! Мы бы, естественно, подумали, что кубинцы ведут себя нелогично; больше того — назвали бы их слюнтяями.

Так вот, слюнтяи — это мы, если на насмешки Азии по поводу нашей утраченной души покаянно бьем себя в грудь, вместо того чтобы выдвинуть встречные обвинения.

Где же они, черт подери, были до 1521 года?

Во время войны японцы, задрав носы, читали нам мораль, понося нас за европеизированность и призывая «возвратиться в лоно Азии». Но если японцы еще до нашей европеизации не сделали для нас то, что Индия и Китай сделали для них, по какому праву поносят они ту культуру, формированию которой они должны были помочь, но не помогли?

Мы говорим, что обращение в христианство было для нас культурным бедствием. Так отчего бы не задаться вопросом о том, почему нас не обратили в буддизм, в даосизм, в индуизм, в конфуцианство, в — синтоизм или ислам? Это бы спасло нашу культуру. Причина ведь не в боязни навязать нам чуждую религию — миссионеры великих азиатских религий по настойчивости не уступили бы никакому Павлу из Тарса.

Индуизм получил столь широкое распространение в наших краях, что и сегодня отдаленный Бали остается островом индуизма в мусульманском море. Однако до Бали индуизм дошел, а до близлежащих Филиппин — нет. Наших соседей обратили, нас же обошли стороной.

Феноменальным явлением был и буддизм, который за тысячу лет пропитал каждый уголок Восточной Азии, кроме Филиппин — они остались в стороне.

Даже верования и философские учения древнего Китая — скупого на распространение своих культурных ценностей — проникли в Корею, Японию, на Формозу, откуда они должны были бы достичь и Филиппин, однако так и не достигли, хотя земли по другую сторону океана — нынешние Лаос, Таиланд, Камбоджа, Вьетнам и Малайя испытали на — себе китайское влияние. Бедные же, обездоленные Филиппины так и остались без Лотоса, без Дракона и без Пяти Классиков.

Япония, тоже не очень щедрая на раздачу культурных ценностей, все же поделилась частицей своей духовности с Кореей и островами, лежащими к югу. Филиппинские острова не попали в их число, и ни единый лучик синтоизма или дзэна не просветил наши языческие сердца.

Ислам достиг земли китайской в VII веке — первая мусульманская миссия прибыла ко двору императора Тайцзуна в 628 году, а к 700 году в Шандуне уже были мечети. Оттуда ислам двинулся торговыми путями Азии, стремительно захватывая побережья, ранее населенные буддистами и индуистами, особенно по соседству с Филиппинами. Казалось, мы и на сей раз останемся ни при чем (согласно одной из гипотез, арабы свернули к северу, теснимые португальцами, появившимися в наших краях, и лишь поэтому Филиппины оказались в сфере мусульманского влияния). Но наших берегов ислам достиг в последнюю очередь — так поздно, что к тому времени почти иссяк его первоначальный запал. По Филиппинам он шел с черепашьей скоростью, не сравнимой с его мгновенным распространением по соседним с нами странам. Однако, как справедливо отмечают наши мусульмане, ислам на Филиппинах просуществовал двести лет до того, как сюда было завезено христианство. Поучительно сравнение тех двух веков с двумя столетиями распространения христианства — шестнадцатым и семнадцатым. Вызвал ли ислам столь радикальный технический переворот, как христианство? Считается, что арабы первыми привезли на Филиппины слонов, но слонов трудно соотнести со сколько-нибудь серьезными переменами в нашей культуре.