Четвёртый Харитон - [34]
Вскинул пастух трубу кверху берестяным раструбом, приложил другой её конец к губам и заиграл. Труба заговорила будто человеческим голосом, так нежно, ласково: «По-ды-ма-йся! Поды-ма-йсь! Поды-ма-йсь!»
Стадо, бросив жвачку, начало подниматься.
Харитон засмеялся.
— Ты чего, парень, опять? — бросив играть, спросил Егор.
— Я над коровами смеюсь, гляньте, как они смешно поднимаются.
— Как смешно? — встревожился старик.
— Да они сначала на задние ноги встанут, а потом на передние. Кони куда красивее: поначалу передом вскинутся, а потом зад поднимают.
— А, вот ты о чём, — успокоился пастух. — Всякая животина по-своему лёжку покидает. Заяц, к примеру, кряду на все четыре лапы вскакивает. — А про себя подумал: «Наблюдательный парнишка».
Старик глянул, чуть улыбнувшись, на Харитона, вскинул трубу в небо и опять заиграл.
Ив берестяного раструба, а может быть, из сердца пастуха льётся звучная мелодия, и слушают эту песню без слов все одиннадцать миллионов гектаров вологодских лесов, тысяча озёр, тысячи рек и ручьёв, слушают поля и луга, слушают люди земли вологодской.
Егор твёрдо стоит на земле на расставленных в стороны ногах. Чуть вздрагивает его седая борода, да топорщатся усы на обращённом к небу лице. А песня льётся, и льётся, и летит с этого взгорья в синь лесов и озёр, в зелень полей и лугов.
Ещё твёрже, чем Егор, стоит на земле Харитон, слушая нехитрую музыку.
Песня перенесла Харитона в далёкие времена, когда, может быть, по этому взгорью, по большаку двинулись на «великий ратный подвиг» вологодские богатыри — ратные люди боевых дружин, что первыми на Руси отозвались на клич Козьмы Минина и Дмитрия Пожарского в 1612 году, когда над родиной нависла смертельная опасность. Два века спустя, в 1812 году, по этому же взгорью, по этому большаку от лугов и пашен шли ополченцы-вологжане громить наполеоновские полчища. А ещё веком позже, в 1918 году, по этой же земле шли вологодские коммунисты, чтобы на станции Плесецкой преградить путь интервентам, рвавшимся с Севера к сердцу молодой Советской Республики…
А пастух играл и играл на трубе из липового дерева с берестяным раструбом на конце…
III
— Ну как, хороша? — спрашивает Егор с довольной улыбкой на лице, видя, с каким аппетитом Харитон хлебает уху.
— Хороша! — не отрываясь от еды, отвечает Харитон.
— Коли хороша, то при случае так и вари. Половина котелка рыбы, другая половина котелка воды. Да клади рыбу в котелок, когда вода закипит. Чтобы рыба не прела, аромат не теряла…
— Дядя Егор, расскажите ещё, как вы с басмачами бились, — прервав пастуха, просит Харитон.
— Я уже тебе говорил, что в ту пору на границах среднеазиатских республик было очень тревожно. То тут, то там почти каждый день банды нарушали границу. Бесчинствовали в кишлаках: грабили, убивали людей. Нападали на пограничные заставы.
— Даже на заставы? — удивился Харитон. — А банды большие?
— Да разные. Где десятки сабель, где сотня сабель, а были банды и по четыреста сабель… Всех операций не упомнишь, в коих мне приходилось бывать, а одна схватка с басмачами так и стоит перед глазами до сих пор, будто вчера это было.
— Чем же она вам запомнилась? — не терпится Харитону.
— А тем, парень, запомнилась, что в этой схватке потерял я своего друга.
— Как ясе всё это было? Расскаясите.
— А ты слушай, да не перебивай, — вздохнул старик. — Раз начал рассказывать, то расскажу.
Поправив в костре головешки и глянув на солнце, он продолжал:
— Было это к концу второго года моей службы на границе. Я уже ходил старшим пограничного наряда. А это не шутка. Да и научился за это время многому. Как-никак, а круглые сутки в боевой обстановке. Поневоле научишься. В следах стал разбираться в этих песках. Человек ли оставил след, зверь ли какой или животина — различу. Даже когда оставлен след — и то различу. Повадки нарушителей усвоил. Стрелять из винтовки на всём скаку или рубить клинком тоже выучился. А что касается силы, лихости да сноровки — этого не занимать. Уж такой уродился, наверное.
Летний денёк, помню, был.
Тихо.
Солнце печёт.
Жара.
К вечеру ветерок погнал по низу песок, вроде как у нас позёмка по снегу стелется, так и песок по песку стелется. Плохой признак. «Выть бурану», — решили мы. А непогоду любой нарушитель ждёт. Потому как в непогоду легче пройти незамеченным. Начальник заставы усилил наряды. Получив приказ, выступил я на охрану границы в тот вечер не вдвоём, как обычно, а втроём: я, постоянный мой младший наряда, он же мой друг, Николай Нечитайло, родом из Запорожья, и приданный для усиления туркмен Сулейман. Что тот, что другой лихие воины были. Стрелять ли, рубить ли, преследовать ли нарушителей — устали не знали…
Из-за берёзового перелеска донеслись девичьи голоса. Старик замолчал. Прислушался. Недовольная гримаса передёрнула его щетинистое лицо.
— Ну, а дальше что? — торопил Харитон.
— Дальше-то… — Пастух всё ещё вслушивался в девичьи голоса. — Как и следовало ожидать, басмачи воспользовались непогодой. Нарушили границу. Мы по следу. Нагнали. Банда в десять сабель. Они заметили нас, обстреляли. Мы ответили залпом и сняли троих. И не раздумывая, с ходу врубились в банду. Их стало семь, нас трое. Но как рубились Николай и Сулейман!.. Через какие-то минуты и их только трое осталось.
