Четвертое сокровище - [96]
— Если ты еще хоть раз с ним встретишься, я сделаю не только это.
Ханако кивнула.
— Я хочу, чтобы ты ушла из этого дома. Уезжай из страны, чтобы я никогда больше тебя не видел.
Тэцуо схватил ее за руку и поднял с колен.
— Но прежде чем ты уедешь, мы нанесем визит твоим родителям, и ты им расскажешь, что натворила.
В доме Иида Ханако стояла на коленях перед родителями. Те сидели на татами. Тэцуо расположился в стороне — спина прямая, руки скрещены на груди. Ханако низко склонила голову.
— Смотри на родителей, — приказал ей Тэцуо. Она приподняла голову лишь настолько, чтобы видеть их лица. Отец сидел, стиснув зубы и выпучив глаза, а мать, покраснев, в ужасе смотрела на дочь. Ханако закрыла глаза.
— Рассказывай, — прохрипел Тэцуо.
Ханако не могла говорить — ее словно парализовало холодом.
Беркли
После занятий по нейроанатомии. где они изучали, как мозжечок посылает сигнал мышцам и контролирует их работу, Тина зашла в кабинет Уиджи. Он работал за компьютером.
— Тина, — сказал он. — Как мама?
— Что-то непохоже, чтобы лодыжке было лучше. Я хотела показать ее врачу, но она не соглашается.
— Но это же необходимо, — сказал Уиджи. — Хочешь, я загляну к вам?
— Да, если у меня не получится ее заставить. — Тина села на стул и положила рюкзак на колени. — Но больше всего меня беспокоит ее настроение.
— Депрессия?
— Думаю, да.
— Это понятно. Она всегда была такая активная, а теперь эта болезнь, да еще лодыжка. Ей круто.
— Ну да.
— Я поговорю с ней.
— Спасибо.
>Черта «Таку» — последняя из «эйдзи хаппо». Хотя по звучанию ее название совпадает с названием седьмой черты, они совсем не похожи. «Таку» входит во многие иероглифы, но это один из самых сложных в исполнении ключей. В конце черты направление кисти слегка изменяется. По мере движения от левого верхнего к правому нижнему углу нужно сильнее нажимать на кисть. Конец черты толще, чем начало, но необходимо соблюсти пропорцию.
>Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн
Уиджи покачал головой:
— Я слыхал. тебя выставили из собственного кабинета. Что случилось? Портер наказала?
Тина и сама не знала. в чем дело: ей казалось. она все уладила. Возможно, ей давали знак.
— Наверное.
Уиджи встал и потянулся. Он напомнил. что предложение Аламо всё еще в силе, если, конечно, ее это интересует.
— Спасибо, не сейчас.
Уиджи уселся на стол.
— Ты знаешь, здесь, может быть, все переменится Аламо все больше времени проводит с Портер. С тех пор как мы все вместе оказались в школе каллиграфии.
— Что?
Уиджи покачал головой:
— Мне и самому не верится.
— Что вы хотите узнать о сёдо? — спросил Годзэн. У них с Тиной было первое занятие. Они сидели в мастерской за столом друг напротив друга.
— Может, для начала основные философские предпосылки?
— Мы обычно даем вводный урок, хотите послушать?
— Да.
Годзэн подумал немного и начал:
— Прежде всего, сёдо требует самодисциплины.
— То есть это не просто творчество?
— Творчество важно, но и дисциплина нужна. Это зависит от стиля сёдо, которым вы хотите заниматься. И от того, что вы понимаете под творчеством. Даже в самых традиционных стилях лучшие работы отражают личность, и это можно назвать творчеством.
— В каком смысле?
Годзэн поморщился:
— Ну, это трудно выразить словами. Есть основные принципы, которым нужно следовать: равновесие, весомость — но в лучших работах сёдо они используются особым образом.
— А рисунки сэнсэя могут считаться творческим сёдо?
Годзэн провел рукой по лицу так, что пальцы, соскользнув по щеке, остановились на подбородке.
— Нет.
— Как я должна изменить жизнь, чтобы стать хорошим каллиграфом? — спросила она.
— Изменить? Ну, конечно, чтобы добиться успеха, нужно упорно тренироваться, каждый день. По десять тысяч черт десять тысяч дней — так говорят.
Сто миллионов, посчитала Тина. И дольше тридцати лет.
Ближе к концу занятия, когда Годзэн показывал ей копию дневника наставника, к двери подошел кто-то из учеников. Пока Годзэн разговаривал с ним, Тина зашла в спальню сэнсэя и рассмотрела печать с подписью на свитке. Взяв ручку и листок бумаги, она ее срисовала.
Сан-Франциско
Перед тем как отправиться на работу в «Тэмпура-Хаус», Тина зашла домой. Киёми уже ушла. Бабушка была дома, смотрела телевизор. Она улыбнулась Тине, и та улыбнулась в ответ.
Тина порылась в одной из маминых коробок, которые вытащила из чулана, когда освобождала комнату для сэнсэя. Кипы старых квитанций, письма из школы, всякая всячина. Почти на самом дне она обнаружила небольшой матерчатый мешочек, в котором лежала деревянная печать «ханко» и коробочка с чернильной подушечкой. Тина играла с ними, когда училась в школе, — ставила печать себе на руку или на домашние задания.
Затем она вынула тот листок, на который срисовала печать со свитка сэнсэя. Открыла подушечку — тушь еще не высохла. Прижала к ней печать-ханко, потом приложила к листку. Она не знала, часто ли бывает, что печати оказываются похожи, но эти две были абсолютно неотличимы.
Интерлюдия
Взгляд
Апрель 1977 года
Киото, Япония
Сэнсэй Дайдзэн разглядывал каллиграфический свиток, законченный Ханако, — на него они уже поставили печать. Он повесил ее работу в мастерской на место своей собственной, такой безжизненной по сравнению с этой.
