Четвертое сокровище - [53]

— Конечно, она представляет интерес.

Они согласились встретиться в офисе у Кандо. По пути туда Арагаки по-прежнему был скептичен и заинтригован. Когда его предшественник Симано, двадцать девятый сэнсэй Дайдзэн, исчез вместе с тушечницей, Арагаки решил, что тот покончил с собой, возможно — в горах недалеко от приюта. Арагаки слышал от служителя, что Симано иногда бывал там. Арагаки предполагал, что Симано, ставший сэнсэем Дайдзэн в столь юном возрасте, не выдержал бремени ответственности. Он также предполагал, что Симано прихватил с собой Тушечницу Дайдзэн в надежде, что она останется с ним и после смерти. Главный наставник Арагаки, который как раз готовился стать тридцатым сэнсэем Дайдзэн, повел младших коллег в горы на поиски, но они не нашли и следа Симано.

Арагаки до сих пор явственно помнил их последнюю встречу. В то утро они с другими наставниками школы Дайдзэн встретились с сэнсэем в канцелярии школы — городского дома «матия»[55], выстроенного в традиционном киотосском стиле. Кабинеты занимали переднюю часть длинного узкого здания, а классы, выходившие окнами в сад, располагались в глубине.

Увидев сэнсэя, Арагаки хотел было поприветствовать его: «Здравствуйте, молодой сэнсэй!» — но воздержался от такого оскорбления.

На той встрече с наставниками Арагаки хотел обсудить процедуру выборов нового сэнсэя Дайдзэн. Туманная процедура практически полностью зависела от воли действующего главы школы, хотя учитывались имевшиеся работы претендентов и результаты состязаний. Предпочтения сэнсэя Дайдзэн никогда не будут исключены из процедуры избрания, но Арагаки готов был отстаивать свое мнение (и большинство его друзей-наставников — тоже), что оно должно быть третьим по важности.

Хотя этого не было в повестке дня, Арагаки также поинтересовался новой студенткой Симано, которой не было в официальном реестре школы. Если бы какой-нибудь другой наставник без предупреждения привел нового ученика, он подвергся бы суровому дисциплинарному взысканию.

Когда собрание началось с обсуждения следующего сбора в приюте, Арагаки заметил, что Симано отвлеченно смотрит в пространство. За все время он едва ли проронил больше двух-трех слов. Даже споры насчет процесса выбора преемника главы школы не вызвали у него никакой реакции, кроме пары кивков.

Предложение Арагаки установить поддающиеся количественному определению критерии было спокойно одобрено.

Все это случилось много лет назад, но Арагаки до сих пор содрогался от внутреннего дискомфорта. Хотя это и не оправдание, он осознавал: в тот момент его амбиции взяли верх над рассудительностью. Он постоянно думал, не из-за него ли тогда исчез Симано. Иногда ему казалось, что он не имеет к этому ни малейшего отношения, иногда же винил во всем только себя. В такие дни его недовольство собой росло.

На последней прогулке по бамбуковой роще у мастерской Арагаки решил, что его недовольство объясняется желанием оставить после себя наследие. Что-нибудь такое, что отметит и выделит эру его правления в долгой истории школы каллиграфии Дайдзэн чем-либо, кроме простого успеха в каллиграфических состязаниях. В прохладной тени листвы ему вдруг пришло в голову, что таким наследием может быть только одно — возвращение тушечницы. Он должен вписать новую главу в «Историю Тушечницы Дайдзэн».

Кандо вручил сэнсэю Арагаки копию письма Годзэна. Имя и адрес он заштриховал.

Почерк сразу же произвел впечатление на Арагаки: линии были исключительно точны, начертаны хорошо и с художественным вкусом. Писавший это, вне всякого сомнения, занимался сёдо, возможно — у Симано. Ара-гаки дважды перечел послание.

— Что мне делать? — спросил он у Кандо.

— Лучший вариант — лично встретиться с автором этих строк. Вы можете полететь в Калифорнию? Он там живет.

— И Тушечница Дайдзэн там?

— Думаю, да. Он не упомянул об этом в письме. Арагаки снова взглянул на письмо:

— Совершенно верно. — Он посмотрел на Кандо. — Я поеду. Если необходимо, то хоть сегодня.

— Я организую встречу.

Сан-Франциско

Как обычно во вторник — вечер, небогатый на клиентов в «Тэмпура-Хаусе», — Ханако и Киёми устроились в кабинке ресторана морской кухни «Китайские моря», расположенного в глубине Китайского квартала на Клэй-стрит между «Грантом» и «Стоктоном», в пятнадцати минутах ходьбы от «Тэмпура-Хауса». Их совместный ужин в городе стал традицией вскоре после того, как Ханако начала работать с Киёми. Ханако поначалу отмалчивалась, но Киёми своей нескончаемой болтовней действовала на нее успокаивающе.

Ханако взяла ломтик зеленого перца, облитого сладковатым чесночным соусом. Перец хрустел на зубах как надо.

— Очень свежий.

Они всегда заказы ват и одни и те же блюда: острые креветки, белую рыбу на пару в чесночном соусе и сезонные овощи.

— Рыба тоже хороша, — кивнула Киёми.

Ханако отделила кусочек белой рыбы от прозрачной кости и отправила в рот.

— Оисий[56].

Сделав глоток чая «улунг»[57], Киёми спросила:

— Ханако, почему ты не говорила мне о своей болезни?

— Гомен насай, — тихо ответила та. Она извинялась за то, что Киёми обо всем узнала, когда у нее на работе случился приступ. Она собиралась рассказать ей, если — когда — все станет действительно плохо. Но действительно плохо — это как? Поначалу она считала, что ее боли — естественный результат возраста и усталости. Но однажды утром, когда Ханако не смогла встать, она поняла, что ей действительно плохо. Ноги не слушались. Пришлось пролежать в постели около двух часов, прежде чем смогла подняться.