Четвертое сокровище - [55]
— Он здесь. Он все время был здесь. — Ханако следила за жизнью сэнсэя, слышала о его школе, хотя никогда не пыталась связаться с ним.
— Ты приехала за ним сюда, и он не захотел общаться с тобой?
Ханако покачала головой:
— Все наоборот.
— Он приехал за тобой… Как же, наверное, больно было ехать сюда беременной, одной. Хана не знает ничего этого?
— Я никогда ей не рассказывала.
— Но теперь она встретилась с ним, потому что он — учитель Роберта-сан. И она до сих пор не знает?
— Нет.
— Это действительно проблема. — Киёми подалась вперед и тихо спросила: — А ты уверена, что он отец?
— Есть только еще один вариант: мой бывший муж. Но мне известна его группа крови. Я также знак) свою и Ханы. Ее отец — сэнсэй.
Киёми откинулась на спинку.
>Иероглиф «мори» (чаща) буквально означает «много деревьев»; верхнее дерево должно быть немного меньше, чтобы казалось, будто оно дальше. Ощущение чащи (места, где царят жизнь или темнота) должно создаваться чертами этого иероглифа.
— И ты не хочешь, чтобы Хана узнала, что он ее отец.
Ханако не хотела, но она также и не хотела объяснять, почему. Это воскресило бы слишком острую боль.
— Ей, похоже, и так неплохо. Когда была помладше, она меня спрашивала, но теперь перестала.
— Ты боишься, что этот сэнсэй расскажет Хане, что он ее отец?
— Я не уверена, догадывается ли он вообще, что она его дочь. Но это не так важно. У него был инсульт, и он не может говорить. Поэтому Хана им и заинтересовалась.
— Потому что она изучает мозг. И язык, — заметила Киёми. — С дедушкой моего мужа случилось нечто похожее. Кажется, я тебе рассказывала. Это разбило ему сердце. Дедушке, то есть. Он любил поболтать, рассказывал множество замечательных историй. Приплыл в Сан-Франциско на корабле, когда ему было шестнадцать лет. — Она помолчала. — Я любила эти истории.
— Мне очень жаль.
— Если не возражаешь, еще один вопрос: почему ты не рассказала Хане об отце?
— Я не могла. Пришлось бы все объяснять. — Она потянулась за чашкой, но вдруг остановилась и скрестила руки.
>Иероглиф «хаяги» (лес) представлен лишь двумя деревьями. Постарайтесь чтобы они выглядели они выглядели зрелыми и крепкими.
— Все в порядке, — поспешно сказала Киёми. После секундного колебания Ханако промолвила:
— Смотри. — Она вынула из сумочки листки бумаги. Киёми взяла листок и присмотрелась.
— Что это? Похоже на рисунки ребенка. который учится писать. Помню. я так же часами занималась.
— Это рисунки сэнсэя. Хана мне объяснила, что он, видимо, пытается что-то написать. Что-то нам сообщить. но не может правильно скомбинировать черты.
Киёми отдала листок Ханако.
— Не вижу никакого смысла. — Она посмотрела на Ханако. — А ты понимаешь?
— Нет. Я пыталась. — Она показала палочками на верхнюю часть рисунка. — Это похоже на левую часть иероглифа «Вода».
— Я понимаю, о чем ты, — сказала Киёми, просмотрев несколько листков. — А вот это похоже на часть иероглифов «дерево» или «лес».
— Или «чаща».
— Точно. А это похоже на часть «цветка». — Киёми внимательно посмотрела на Ханако. — Часть твоего имени.
>Иероглиф «хана» (цветок) представляет собой сочетание ключа «трава» или «растения» с иероглифом «изменение, преображение», что скорее всего намекает на «цветение». «Хана» — иероглиф, идеально подходящий для упражнений, поскольку в него входят почти все основные черты и его легко запомнить. Он выражает гораздо большее, чем просто цветок. «Хана» ассоциируется прежде всего с цветком вишни, символизирующим горькую радость преходящей жизни.
>Дневник наставница. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн
Ханако закрыла глаза, и морщинки в уголках стали еще заметнее и глубже.
Ханако вошла в подъезд, миновала разложенные на брезенте детали лифта и начала медленный подъем на пять пролетов. Дойдя до площадки третьего этажа, она почувствовала, как начинает сводить мышцы, затем ощутила горячие уколы невидимых иголок. Ханако остановилась на площадке и села на нижнюю ступеньку следующего пролета, надеясь, что ее никто не увидит. Она вытащила рисунок сэнсэя, который показывала Киёми, и принялась водить пальцем по изящным мазкам, в которых не было никакого смысла. Но она не останавливалась, а смысл не раскрывался ей.
Она перестала думать о чертах, оставленных рукой сэнсэя. Перестать думать… сколько раз сэнсэй говорил ей об этом? Но как я могу сосредоточиться, если перестану думать? — спрашивала она. Хороший вопрос, отвечал он. И рассказывал ей о жесткой и мягкой сосредоточенности. Жесткая хрупка и легко ломается, мягкая же гибка, ее трудно сломать — как деревья, танцующие на ветру.
Она снова начала водить пальцами по следам руки сэнсэя. Как деревья, танцующие на ветру.
Беркли
— Как сэнсэй? — спросила Тина у Годзэна, когда они вошли в переднюю комнату школы Дзэндзэн.
У Годзэна были темные круги под глазами.
— Он вроде счастлив вновь оказаться дома. Практически со всем справляется самостоятельно, только вот ходит пока с трудом.
— Он нарисовал еще что-нибудь?
Годзэн посмотрел в сторону мастерской сэнсэя.
— Только это и делает. Еле удается заставить поесть.
— Думаю, это хорошо, что он чем-то занят.
