Четвертое сокровище - [57]
— В том-то и проблема, не так ли? В таких случаях мы не можем сказать точно, о чем думает пациент или объект нашего исследования.
— Да, — подтвердила Тина, наколов на вилку клинышек помидора и обмакивая его в темно-красный оцет. — Скажем так, это моя гипотеза. — Она отправила помидор в рот.
— Как ты думаешь, что он пытается нам сообщить? — спросил Уиджи и добавил: — В качестве гипотезы.
— Без понятия. По крайней мере — пока. — Она сделала глоток воды и посмотрела на свою пасту, пытаясь оценить, сможет ли съесть еще. — Но в этом что-то есть. Такое впечатление, будто он хочет, чтобы я помогла ему, или… не знаю, как сказать… за этим что-то стоит.
— В этом что-то есть?
Тина допила вино.
— Вот именно. Что-то есть.
Уиджи подал шоколадные «бискотти» и кофе, сваренный его эспрессо-машиной.
— Только не говори, что ты и «бискотти» приготовил сам.
— Нет. Я купил их в «Рокридже».
— Вкусно.
Они сидели на кушетке. Уиджи отпил кофе.
— Этот сэнсэй — интересный случай. Тебе нужно продолжать наблюдение. Хороший объект исследования в этом деле может повести тебя далеко.
Тина размешивала сахар в эспрессо.
— Смешно.
— Смешно?
— То же самое мне сказала профессор Портер. Она странно относится к сэнсэю.
Уиджи пожал плечами.
— Академики все странные. Таков процесс. Специализация на любой узкой области перекашивает мозги на одну сторону — крыша едет.
Тина засмеялась:
— Мне эти светила науки представляются так: одно полушарие огромное, другое — совершенно атрофировано. Им все время приходится подбрасывать головы на плечах, потому что те упорно скатываются на одну сторону.
— В яблочко.
Тина устроилась на кушетке поудобнее. Уиджи сделал то же самое. Некоторое время они сидели молча, затем Уиджи спросил:
— Тебе хорошо?
Тина улыбнулась и повернулась к нему.
— Очень.
Уиджи нагнулся к ней, и она отдалась его поцелую. Ответила на него, ощущая вкус пасты, чеснока, оливкового масла, вина, оцта, эспрессо и шоколада. Все вкусы громоздились друг на друга. Его язык слегка настойчиво столкнулся с ее языком.
То был долгий поцелуй. Когда Уиджи отстранился, Тина сказала:
— Это было мило.
— Мило?..
— Ну, то есть очень мило, прекрасно. Сугои.
— Что сухое?
— Ничего, проехали.
Уиджи снова потянулся к ней. Тина положила руку сзади ему на шею. Он коснулся ее шеи сбоку, за ухом, и его рука медленно сползла ей на грудь.
Она продолжала целовать Уиджи, пока он нежно ее ласкал, а потом вдруг отпрянула. Глаза его открылись, и он внимательно посмотрел на нее.
— Мне пора. Прежде чем мы зайдем слишком далеко.
— А?
— Я живу с парнем.
— Я знаю. Но ты сейчас здесь.
Тина сложила руки перед собой, затем опустила их, чувствуя, что этот жест слишком напоминает ей Мистера Роберта.
— Я знаю, но мне все равно иногда нужно появляться дома. Я бы подождала, пока не буду жить с ним, если все идет именно к этому.
Уиджи положил руку ей на плечо:
— Вполне справедливо.
Тина встала и взяла чашки из-под кофе.
— Давай я помогу тебе убраться. Мне нужно хоть раз прийти домой рано. Я постоянно не высыпаюсь.
Сэнсэй Дзэндзэн опустил кисть в тушечницу, как делал раньше уже много раз — так ему подсказывало чувство. Он не помнил, сколько времени прошло после того, как он последний раз брал тушечницу. Время больше не имело точения: ни минуты, ни часы, ни годы. Ощущение времени было опустошенностью, пустотой в его существовании, и это пустота была невыразима.
Пустота была безгранична. Чем больше он пытался понять ее, выразить, тем больше ощущал свое бессилие, словно был связан невидимыми путами. Будто какая-то сила схватила его и прижала к земле.
Потом вдруг наступило озарение — тушечница. Это она даст необходимую связь, путь, которому он должен следовать, чтобы заполнить пустоту. Если бы он только мог найти способ оттолкнуть пустоту в сторону, все бы встало на свои места, достигло бы завершенности.
Волна непроницаемой, тяжелой пустоты накрыт его.
Сан-Франциско
Тина проспала всего несколько минут — ее разбудил звонок Киёми.
— Хана. — сказана Киёми, — я насчет мамы.
— Что случилось?
— Мы шли домой, то есть — я провожала ее домой. После работы. Нам пришлось работать допоздна. — Киёми перевела дыхание и сказала: — Она остановилась.
— Остановилась?
— Просто перестала идти. Сказала, что ноги больше не слушаются. Села на ступеньки у того театра, знаешь, на Буш-стрит. Я очень извиняюсь, очень извиняюсь.
— Все нормально, тетя Киёми. Где она сейчас?
— По-прежнему там. Я прибежала обратно в «Тэмпура-Хаус» позвонить тебе, и сейчас я тут. Я хотела вызвать «скорую», но она попросила не волноваться.
— Сейчас приеду.
Мистер Роберт уже стоял рядом с Тиной, когда она повесила трубку.
— Что случилось?
Тина подошла к шкафу и вытянула оттуда джинсы и толстый свитер.
— У мамы проблема. Был приступ, и Киёми за нее волнуется.
— Я поеду с тобой. — Он потянулся за джинсами.
— Нет, пожалуйста. Я лучше поеду одна.
Мистер Роберт злобно глянул на нее и, не сказав ни слова, зашел обратно в спальню.
Тина взбежала по лестнице в квартиру матери и выдвинула ящик, где, как сказала ей Ханако, она спрятала марихуану. Косяки лежали в глубине.
Затем побежала вниз по Буш-стрит к «Театру Ноб-Хилл». Мать сидела на ступеньках театра. Киёми стояла рядом. Даже при слабом освещении Тина заметила, что мама очень бледна.
