Четвертое измерение - [97]
— Объяснения? — Женщина недоумевающе выпятила губы — даже теперь, без помады, они были розовые, свежие, гладкие и влажно блестели, словно их питали подкожные живительные соки. Носком домашней туфельки с помпоном Нагайова ковыряла тканый коврик у двери.
— Видите ли… — Ротаридес махнул рукой себе за спину, где высилась стена со светящимися в шахматном порядке окнами. — Мы живем напротив. В однокомнатной квартире. Наши с вами дети ходят вместе в ясли…
— Да что вы! — Женщина наклонила голову, волосы с одного бока упали ей на лоб, а с другого открыли длинную, красивую линию шеи и маленькое ухо без серьги.
— Я должен вам объяснить… — повторил он, почти уверенный, что хозяйка сейчас пригласит его в дом. Что она и сделала.
В коридоре он прошел мимо высокого зеркала, но ему не удалось увидеть в нем свое отражение. Может, оно было повешено с наклоном или он опоздал взглянуть в него, но, как бы то ни было, он все же удивился: будто по коридору вместо самого Ротаридеса прошествовал его дух, а может, после того злополучного нападения он превратился в упыря и зеркала его уже не отражают.
Несколько ступенек, застланных толстой плюшевой дорожкой, вывели его в просторный холл, но не успел он оглядеться, как его озарил мерцающий свет и чей-то хриплый голос кровожадно гаркнул:
— Ага-а-а-а!
Западня! — мгновенно сообразил Ротаридес. Заманила меня в дом, сейчас набросятся, свяжут и вызовут общественную безопасность. Он замер, инстинктивно сжавшись и втянув голову в плечи в ожидании удара.
— Что с вами? — обратилась к нему женщина; он услышал, что она смеется тихим, добродушным смехом без тени насмешки.
Он поднял глаза и прямо перед собой увидел экран телевизора, на котором суматошно мелькали какие-то фигуры.
— Вперед! — вопил хриплый голос. — Все на штурм!
Нагайова прошла по устланному шкурами полу между вращающимися кожаными креслами, щелкнула выключателем, экран злобно метнул светящийся зеленый квадратик и погас.
— После того случая я сам не свой, — признался Ротаридес. — Вы не представляете…
— Я и в самом деле не представляю, — отозвалась Нагайова и повела рукой в противоположный конец холла.
Он машинально подошел к столу на низких толстых ножках и сел в глубокое кресло, покрытое какой-то мохнатой накидкой. Над самым столом висела круглая лампа в плетеном абажуре, в углу раскинулась комнатная пальма неведомого названия и вида, а напротив зияло большое темное устье камина с металлической решеткой перед ним и декоративно уложенной поленницей, где дрова были столь выразительно смолисты и с такой толстой корой, что они предназначались скорее для украшения, чем для топки. Со своего места Ротаридес видел лестницу на второй этаж, деревянную стойку с раздвижной дверцей, через которую, очевидно, из кухни подавали кушанья, и большое окно во внутренний двор. Другой конец холла не просматривался, казалось, он теряется в темной дали; после их комнатенки зал был непомерно велик для Ротаридеса.
Нагайова села напротив, ближе к камину, устроилась поудобнее и, к ужасу Ротаридеса, наблюдавшего за всеми ее действиями, сбросила легкие домашние туфельки, подобрала под себя босые ноги и подоткнула у колен полы длинного халата из лазурного шелкового батиста. Длинные ниспадающие рукава не давали возможности взглянуть еще раз на то место, куда впились его зубы, определить, какой ширины, толщины и какого вида повязка или пластырь наложены на рану.
— Вас не стесняет, что я так сижу? — спросила она.
— Нет-нет, — покрутил он головой, не переставая дивиться. Он сидел в напряженной позе, не смея даже откинуться к спинке кресла, и невольно наделял свою собеседницу теми же чувствами, какие владели им. Вдобавок он привык к тому, что Тонка в присутствии посторонних мужчин держала себя совсем не так, как в обществе близких знакомых. Иное дело Нагайова: по-видимому, шестое, истинно женское чувство давно приучило ее к мысли, что любое ее движение, жест или улыбка очаровывают всех и вся, приводят поклонников в восхищение, поэтому-то она и вела себя так непринужденно. Вероятно, по мановению ее руки немало мужчин готово было сунуть голову в их камин. Однако у Ротаридеса шевельнулось смутное подозрение, что в свое время она искусно выработала в себе эти детские или девичьи позы — уж слишком явно она дает понять, что они внутренне присущи ей и даются без всякого усилия с ее стороны.
— Как у вас там, очень плохо? — робко спросил он, показывая пальцем на ее правое плечо.
Она покачала головой, в уголках ее губ обозначилась тень улыбки, но вслед за тем она сделала серьезное лицо — ведь, в конце концов, приключение было не из приятных — и задрала рукав до самого плеча. То место на его покатости, где Ротаридес ожидал увидеть страшное зрелище толстой повязки в кровавых пятнах, закрывал кусочек пластыря величиной чуть больше пятикронной монеты.
— Царапина, не более того, — сказала она равнодушно, как если бы речь шла о ранении постороннего человека. — На мое счастье, зубы у вас не слишком острые.
— Царапина? — переспросил он с облегчением. — Скажите мне, пожалуйста… Я хотел спросить вас, не собираетесь ли вы подать жалобу… требовать возмещения.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.